* * *

				Ю. А. Гагарину

	Я первый смерил жизнь обратным счетом.
	Я буду беспристрастен и правдив:
	Сначала кожа выстрелила потом
	И задымилась, поры разрядив.

	Я затаился и затих, и замер.
	Мне показалось, я вернулся вдруг
	В бездушье безвоздушных барокамер
	И в замкнутые петли центрифуг.

	Сейчас я стану недвижим и грузен
	И погружен в молчанье, а пока
	Меха и горны всех газетных кузен
	Раздуют это дело на века.

	Хлестнула память мне кнутом по нервам,
	В ней каждый образ был неповторим:
	Вот мой дублер, который мог быть первым,
	Который смог впервые стать вторым.

	Пока что на него не тратят шрифта -
	Запас заглавных букв на одного.
	Мы с ним вдвоем прошли весь путь до лифта,
	Но дальше я поднялся без него.

	Вот тот, который прочертил орбиту.
	При мне его в лицо не знал никто.
	Я знал: сейчас он в бункере закрытом
	Бросает горсти мыслей в решето.

	И словно из-за дымовой завесы
	Друзей явились лица и семьи.
	Они все скоро на страницах прессы
	Расскажут биографии свои.

	Их всех, с кем знал я доброе соседство, 
	Свидетелями выведут на суд.
	Обычное мое, босое детство
	Оденут и в скрижали занесут.

	Чудное слово "Пуск" - подобье вопля -
	Возникло и нависло надо мной.
	Недобро, глухо заворчали сопла
	И сплюнули расплавленной слюной.

	И вихрем чувств пожар души задуло,
	И я не смел или забыл дышать.
	Планета напоследок притянула,
	Прижала, не желая отпускать.

	И килограммы превратились в тонны,
	Глаза, казалось, вышли из орбит,
	И правый глаз впервые, удивленно
	Взглянул на левый, веком не прикрыт.

	Мне рот заткнул - не помню, - крик ли, кляп ли.
	Я рос из кресла, как с корнями пень.
	Вот сожрала все топливо до капли
	И отвалилась первая ступень.

	Там, подо мной, сирены голосили,
	Не знаю - хороня или храня.
	А здесь надсадно двигатели взвыли
	И из объятий вырвали меня.

	Приборы на земле угомонились,
	Вновь чередом своим пошла весна.
	Глаза мои на место возвратились,
	Исчезли перегрузки, - тишина.

	Эксперимент вошел в другую фазу.
	Пульс начал реже в датчики стучать.
	Я в ночь влетел, минуя вечер, сразу 
	И получил команду отдыхать.

	И стало тесно голосам в эфире,
	Но Левитан ворвался, как в спортзал.
	Он отчеканил громко: "Первый в мире!"
	Он про меня хорошее сказал.

	Я шлем скафандра положил на локоть,
	Изрек про самочувствие свое...
	Пришла такая приторная легкость,
	Что даже затошнило от нее.

	Шнур микрофона словно в петлю свился,
	Стучали в ребра легкие, звеня.
	Я на мгновенье сердцем подавился -
	Оно застряло в горле у меня.

	Я отдал рапорт весело, на совесть,
	Разборчиво и очень делово.
	Я думал: вот она и невесомость,
	Я вешу нуль, так мало - ничего!

	Но я не ведал в этот час полета,
	Шутя над невесомостью чудной,
	Что от нее кровавой будет рвота
	И костный кальций вымоет с мочой...


	*
	
	Все, что сумел запомнить, я сразу перечислил,
	Надиктовал на ленту и даже записал.
	Но надо мной парили разрозненные мысли
	И стукались боками о вахтенный журнал.

	Весомых, зримых мыслей я насчитал немало,
	И мелкие сновали меж ними чуть плавней,
	Но невесомость в весе их как-то уравняла -
	Там после разберутся, которая важней.

	А я ловил любую, какая попадалась,
	Тянул ее за тонкий невидимый канат.
	Вот первая возникла и сразу оборвалась,
	Осталось только слово одно: "Не виноват!"

	Но слово "невиновен" - не значит "непричастен", -
	Так на Руси ведется уже с давнишних пор.
	Мы не тянули жребий, - мне подмигнуло счастье,
	И причастился к звездам член партии, майор.

	Между "нулем" и "пуском" кому-то показалось,
	А может - оператор с испугу записал,
	Что я довольно бодро, красуясь даже малость,
	Раскованно и браво "Поехали!" сказал.


	1970

Версии:

	. . . . . . . . . . . . . . .
	Сейчас я стану недвижим и грузен
	И погружен в молчанье, а пока
	Горн и меха земных газетных кузен
	Раздуют это дело на века.

	. . . . . . . . . . . . . . .
	Вот тот, который прочертил орбиту.
	При мне его в лицо не знал никто.
	Все мыслимое было им открыто
	И брошено горстями в решето.

	. . . . . . . . . . . . . . .
	И вихрем чувств пожар души задуло,
	И я не смел или забыл дышать.
	Планета напоследок притянула,
	Прижала, не рискуя отпускать.

	Она вцепилась удесятеренно,
	Глаза, казалось, вышли из орбит,
	И правый глаз впервые удивленно
	Взглянул на левый, веком не прикрыт.

	. . . . . . . . . . . . . . .
	И неуютно сделалось в эфире,
	Но Левитан ворвался в тесный зал -
	Он отчеканил громко: "Первый в мире!"
	Он про меня хорошее сказал.