Гадкие лебеди
					
					Аркадий и Борис Стругацкие

                           Содержание

1.  Глава первая................................................2
2.  Глава вторая...............................................12
3.  Глава третья...............................................20
4.  Глава четвертая............................................31
5.  Глава пятая................................................40
6.  Глава шестая...............................................49
7.  Глава седьмая..............................................62
8.  Глава восьмая..............................................78
9.  Глава девятая..............................................94
10. Глава десятая.............................................109
11. Глава одиннадцатая........................................121
12. Глава двенадцатая.........................................127









     1. Глава первая

   Когда Ирма вышла,  аккуратно притворив за собой дверь, длинно-
ногая,  по-взрослому вежливо улыбаясь большим ртом с яркими как у
матери губами,  Виктор принялся старательно раскуривать сигарету.
Это не ребенок,  думал он ошеломленно.  Дети так не говорят.  Это
даже не грубость, - это жестокость, и даже не жестокость, а прос-
то ей все равно.  Как будто она нам тут теорему доказала, просчи-
тала все,  проанализировала, деловито сообщила результат и удали-
лась,  подрагивая косичками,  совершенно  спокойная.  Превозмогая
неловкость, Виктор посмотрел на Лолу. Лицо ее шло красными пятна-
ми,  яркие губы дрожали, словно она собиралась заплакать, но она,
конечно, не думала плакать, она была в бешенстве.
   - Ты видишь?  - Сказала она высоким голосом. Девчонка, сопляч-
ка...  Дрянь! Ничего святого, что ни слово-то оскорбление, словно
я не мать, а половая тряпка, о которую можно вытирать ноги. Перед
соседкой стыдно! Мерзавка, хамка...
   Да, подумал Виктор,  и с этой женщиной я жил.  Я гулял с нею в
горах,  я читал ей Бодлера, и трепетал, когда прикасался к ней, и
помнил ее запах...  Кажется даже дрался из-за нее.  До сих пор не
понимаю, что она думала, когда я читал ей Бодлера? Нет это просто
удивительно,  что мне удалось от нее удрать.  Уму непостижимо,  и
как она меня выпустила? Наверно, я тоже был не сахар. Наверное, я
и сейчас не сахар, но тогда я пил еще больше чем сейчас, и к тому
же полагал себя большим поэтом.
   - Тебе, конечно, не до того, куда там, - говорила Лола. - Сто-
личная жизнь, всякие балерины, артистки... Я все знаю. Не вообра-
жай,  что мы здесь ничего не знаем. И деньги конечно, бешенные, и
любовницы,  и  бесконечные  скандалы...  Мне это,  если хочешь ты
знать, безразлично, я тебе не мешала, ты жил как хотел...
   Вообще ее губит то, что она очень много говорит, в девицах она
была тихая,  молчаливая, таинственная. Есть такие девицы, которые
от рождения знают,  как себя надо вести. Она знала. Вообще то она
и сейчас ничего,  когда сидит, например, молча, на диване с сига-
ретой, выставив колени...  Или заломит вдруг руку за голову и по-
тянется. На провинциального адвоката это должно действовать чрез-
вычайно... Виктор  представил  себе  уютный вечерок,  этот столик
придвинут к тому вон дивану, бутылка, шампанское шипит в фужерах,
перевязанная ленточкой коробка шоколаду и сам адвокат, закованный
в крахмал,  галстук бабочкой. Все как у людей, и вдруг входит Ир-
ма... Кошмар, подумал Виктор. Да она же несчастная женщина.
   - Ты сам должен понимать,  - говорила Лола,  - что дело  не  в
деньгах,  что не деньги сейчас все решают. - Она уже успокоилась,
красные пятна пропали.  - Я знаю, ты по своему честный человек не
взбаломошный, разболтанный но не злой. Ты всегда помогал нам, и в
этом отношении никаких претензий я к тебе не имею.  Но теперь мне
нужна  не такая помощь.  Счастливой я себя назвать не могу,  но и
несчастной тебе не удалось меня сделать. У тебя своя жизнь у меня
- своя.  Я, между, прочим, еще не старуха, у меня еще многое впе-
реди.
   Девочку придется  забрать,  подумал Виктор,  она уже все,  как
будто,  решила. Если оставить Ирму здесь, в доме начнется ад кро-
мешный... Хорошо, а куда я ее дену? Давай-ка честно, предложил он
себе.  Только честно.  Здесь надо честно,  это не  игрушка...  Он
очень  честно вспомнил свою жизнь в столице.  Плохо,  подумал он.
Можно конечно взять экономку.  Значит,  снять постоянную  кварти-
ру...  Да не в этом же дело:  девочка должна быть со мной, а не с
экономкой...  Говорят, дети, которых воспитали отцы, - самые луч-
шие дети.  И потом она мне нравится,  хотя она очень странная де-
вочка...  И вообще,  я должен. Как честный человек, как отец. И я
виноват  перед  нею.  Но то все литература.  А если честно?  Если
честно - боюсь.  Потом она будет стоять передо мной, по-взрослому
улыбаться  большим ртом,  и что я сумею ей сказать?  Читай больше
читай,  каждый день читай, ничем тебе больше не нужно заниматься,
только читай.  Она это и без меня знает,  а больше мне сказать ей
нечего.  По тому и боюсь... Но и это еще не совсем честно. Не хо-
чется мне, вот в чем дело. Я привык один. Я люблю один. Я не хочу
по-другому...  Вот как это выглядит,  если честно.  Отвратительно
выглядит, как и всякая правда цинично выглядит, себялюбиво, гнус-
ненько... Честно...
   - Что  же  ты молчишь?  Спросила Лола.  - Ты так и собираешься
молчать?
   - Нет-нет, я слушаю тебя, - поспешно сказал Виктор.
   - Что ты слушаешь? Я уже полчаса жду, когда ты изволишь отреа-
гировать. Это же не только мой ребенок, в конце концов...
   А с ней тоже надо честно?  - Подумал Виктор. Вот уже с ней мне
совсем не хочется честно.  Она, кажется, вообразила себе, что та-
кой вопрос я могу решить тут же, за двумя сигаретами.
   - Пойми,  - сказала Лола, - я ведь не говорю, чтобы ты взял ее
на себя.  Я же знаю,  что ты не можешь,  и слава богу,  что ты не
возьмешь  ты  ни на что такое не годен.  Но у тебя же связи есть,
знакомства, ты все-таки известный человек, ты помоги ее устроить!
Есть  же у нас какие-то привилегированные заведения,  пансионаты,
специальные школы.  Она ведь способная девочка,  у нее  к  языкам
способности, и к математике, и к музыке...
   - Пансионат,  - сказал Виктор.  - Да конечно... Пансионат. Си-
ротский приют... Нет-нет, я шучу. Об этом стоит подумать.
   - А что тут думать? Любой был бы рад устроить своего ребенка в
хороший пансионат или в специальную школу. Жена нашего доктора...
   - Слушай Лола,  - сказал Виктор. - Это хорошая мысль, я попро-
бую что-нибудь слелать. Но на это нужно время, это не так просто.
Я, конечно напишу...
   - Напишу! Ты весь в этом. Не писать надо, а ехать лично, поро-
ги обивать! Ты же все равно здесь бездомник! Все равно только пь-
янствуешь  и  с девками путаешься.  Неужели так трудно для родной
дочери...
   О, черт,  подумал Виктор, так ей все и объясни. Он снова заку-
рил, поднялся и прошел по комнате. За окном темнело, и по-прежне-
му лил дождь, крупный, тяжелый, неторопливый-дождь, которого было
очень много и который явно никуда не торопился.
   - Ах,  как ты мне надоел!  Сказала Лола с неожиданной злостью.
Если бы ты только знал, как ты мне надоел...
   Пора идти,  подумал  Виктор.  Начинается священный материнский
гнев, ярость покинутой и все такое прочее;все равно сегодня я ни-
чего ей не отвечу. И ничего не стану ей обещать.
   - Ни в чем на тебя нельзя положиться,  - продолжала она, - не-
годный муж бездарный отец... Модный писатель, видите ли дочь род-
ную воспитать не сумел... Да любой мужик понимает в людях больше,
чем ты!  Ну что ты делаешь?  От тебя же никакого проку. Я одна из
сил выбиваюсь, не могу ничего. Я для нее нуль, для нее любой мок-
рец в сто раз важнее чем я. Ну ничего, ты еще спохватишься! Ты ее
не учишь,  так они ее научат! Дождешься еще, что она тебе будет в
рожу плевать, как мне...
   - Брось, Лола, - сказал Виктор, морщась. - Ты все-таки знаешь,
както. Я отец, то верно, но ты же мать. Все у тебя кругом винова-
ты...
   - Убирайся! - Сказала она.
   - Ну вот что,  - сказал Виктор. - Ссориться я с тобой не наме-
рен.  Решать  с бухты-барахты я тоже ничего не намерен.  Буду ду-
мать. А ты...
   Она теперь   стояла,   выпрямившись,   и  прямо-таки  дрожала,
предвкушая упрек, готовая с наслаждением ринуться в свару.
   - А ты, - спокойно сказал он, - постарайся не нервничать. Что-
нибудь придумаем. Я тебе позвоню.
   Он вышел в прихожую и натянул плащ.  Плащ был еще мокрый. Вик-
тор заглянул в комнату Ирмы,  чтобы попрощаться, но Ирмы не было.
Окно было раскрыто настежь,  в подоконник хлестал дождь. На стене
красовался  транспорант  с  надписью  большими  красивыми  буква-
ми: 'Прошу никогда не закрывать окно'.  Транспорант был мятый,  с
надрывами и темными пятнами,  словно его неоднократно  срывали  и
топтали ногами. Виктор прикрыл дверь.
   - До свидания, Лола, - сказал он. Лола не ответила.
   На улице было уже темно.  Дождь застучал по плечам, по капюшо-
ну. Виктор ссутулился и сунул руки в карманы. Вот в этом скверике
мы в первый раз поцеловались, думал он. А вот этого дома тогда не
было, а был пустырь, а за пустырем свалка, там мы охотились с ро-
гатками на кошек,  а сейчас я что-то ни одной не видел.  И ничего
мы тогда не читали, а у Ирмы полна комната книг. Что такое была в
мое  время 12-ти летняя девчонка?  Конопатое хихикующее существо,
бантики,  чулки,  картинки с зайчиками и белоснежками, всегда па-
рочками-троечками, шу-шу-шу, кульки с ирисками, испорченные зубы.
Чистюли, ябеды, а самые лучшие из них-точно такие же, как мы: ко-
ленки  в  ссадинах,  дикие рысьи глаза и пристрастие к подножкам.
Времена новые наконец,  что-ли наступили? Нет, подумал он. Это не
времена. То есть и времена,  конечно,  тоже... А может быть она у
меня вундеркинд?  Случаются же вундеркинды.  Я-отец  вундеркинда.
Почетно,  но хлопотно, и не столько почетно, сколько хлопотно, да
в конце концов и не почетно вовсе,  а так...  А вот эту улочку  я
всегда  любил,  потому что она самая узкая.  Так,  а вот и драка.
Правильно,  у нас без этого нельзя,  мы без этого никак не можем.
Это у нас здесь испокон веков. И двое на одного...
   На углу стоял фонарь.  У границы освещенного пространства мок-
нул автомобиль с брезентовым верхом, а рядом с автомобилем двое в
блестящих плащах пригибали к мостовой третьего-в черном и мокром.
Все трое с натугой и неуклюже топтались по булыжнику.  Виктор ос-
тановился,  потом подошел поближе.  Непонятно было, что тут собс-
твенно происходит.  На драку не похоже:  никто никого не бьет. На
возню от избытка молодых сил не похоже тем более-не слышно азарт-
ного гиканья  и жеребячьего ржания...  Третий в черном вдруг выр-
вался, упал на спину, и двое в плащах сейчас же повалились на не-
го.  Тут Виктор заметил, что дверцы машины распахнуты, и подумал,
что этого черного либо недавно вытащили,  либо пытаются туда  за-
пихнуть. Он подошел вплотную и рявкнул:
   - Отставить!
   Двое в  плащах разом обернулись и несколько мгновений смотрели
на Виктора из под надвинутых капюшонов.  Виктор  заметил  только,
что  они молодые и что рты у них разинуты от напряжения,  а затем
они с невероятной быстротой нырнули в автомобиль,  стукнули двер-
цы,  машина взревела и умчалась в темноту.  Человек в черном мед-
ленно поднялся, и, разглядев его, Виктор отступил на шаг. Это был
больной из лепрозория - 'мокрец' или 'очкарик',  Как их здесь на-
зывали за желтые круги вокруг глаз,  - в плотной черной  повязке,
скрывающей  нижнюю  половину  лица.  Он  мучительно тяжело дышал,
страдальчески задрав остатки бровей.  По лысой голове стекала во-
да.
   - Что случилось? - Спросил Виктор.
   Очкарик смотрел не на него, а мимо, глаза его выкатились. Вик-
тор хотел обернуться,  но тут его с хрустом ударило в затылок,  и
когда он очнулся,  то обнаружил, что лежит лицом вверх под водос-
точной трубой.  Вода хлестала ему в рот,  она была  желтоватая  и
ржавая  на  вкус.  Отплевываясь  и кашляя,  он отодвинулся и сел,
прислонившись спиной к кирпичной стене.  Вода,  набравшаяся в во-
ротник,  поползла  по  телу.  В голове гудели и звенели колокола,
трубили трубы и били барабаны.  Сквозь этот шум Виктор  разглядел
перед собой худое темное лицо. Мальчишечье лицо. Знакомое. Где-то
я его видел.  Еще до того, как у меня лязгнули челюсти. Он подви-
гал языком, пошевелил челюстью. Зубы были в порядке. Мальчик наб-
рал под трубой пригорошню воды и плеснул ему в глаза.
   - Милый, - сказал Виктор. - Хватит.
   - Мне показалось,  - сказал мальчик серьезно,  - что вы еще не
очнулись.
   Виктор осторожно засунул руку под капюшон  и  ощупал  затылок.
Там была шишка-никаких раздробленных костей,  даже крови не быбы-
ло.
   - Кто же это меня? Задумчиво спросил он. - Надеюсь не ты?
   - Вы сможете идти,  господин Банев?  - Сказал мальчик.  -  Или
позвать кого-нибудь? Видите ли, для меня вы слишком тяжелый.
   Виктор вспомнил, кто это.
   - Я тебя знаю,  - сказал он.  - Ты - Бол-Кунац,  приятель моей
дочери.
   - Да, - сказал мальчик.
   - Вот и хорошо. Не надо никого звать и не надо никому говорить
а давай-ка немножко посидим и опомнимся.
   Теперь он разглядел,  что с Бол-Кунацем тоже не все в порядке,
на щеке у него темнела свежая царапина, а верхняя губа припухла и
кровоточила.
   - Я все-таки позову кого-нибудь, - сказал Бол-Кунац.
   - Стоит ли?
   - Видите ли, господин Банев, мне не нравится, как у вас дерга-
ется лицо.
   - В самом деле?  - Виктор ощупал лицо.  Лицо не дергалось... -
Это тебе только кажется... А теперь мы встанем. Что для этого не-
обходимо?  Для  этого необходимо подтянуть под себя ноги...  - Он
подтянул под себя ноги, а ноги показались ему не своими.
   - Затем, слегка оттолкнувшись от стены, перенести центр тяжес-
ти таким образом...  - Ему никак не удавалось перенести центр тя-
жести,  что-то мешало.  'Чем же это меня? - Подумал он. - Да ведь
как ловко...'
   - Вы наступили себе на плащ,  - сообщил мальчик, но Виктор уже
сам разобрался со своими руками и ногами,  со своим плащом и  ор-
кестром под черепом. Он встал. Сначала пришлось придерживаться за
стенку, но потом дело пошло лучше.
   - Ага,  - сказал он.  - Значит, ты меня оттащил до этой трубы.
Спасибо.
   Фонарь стоял на месте,  но не было ни машины, ни очкарика. Ни-
чего не было. Только Бол-Кунац осторожно гладил свою ссадину мок-
рой ладонью.
   - Куда же они все делись?  - Спросил Виктор.  Мальчик не отве-
тил.
   - Я тут один лежал?  - Спросил Виктор.  - Вокруг никого больше
не было?
   - Давайте я вас провожу,  - сказал Бол-Кунац. - Куда вам лучше
идти? Домой?
   - Погоди, - сказал Виктор. - Ты видел, как они хотели схватить
очкарика?
   - Я видел, как вас ударили, - сказал Бол-Кунац.
   - Кто?
   - Я не разглядел. Он стоял спиной.
   - А ты где был?
   - Видите ли, я лежал здесь за углом...
   - Ничего не понимаю,  - сказал Виктор.  - Или у меня с головой
что-то почему, собственно, ты лежал за углом? Ты там живешь?
   - Видите ли,  я лежал,  потому что меня ударили еще раньше. Не
тот, который вас ударил, а другой.
   - Очкарик?
   Они медленно шли, стараясь держаться мостовой, чтобы на них не
лило с крыш.
   - Н-нет, - ответил Бол-Кунац, подумав. - По-моему, они все бы-
ли без очков.
   - О,  господи,  - сказал Виктор.  Он полез рукой под капюшон и
потрогал шишку. - Я говорю о прокаженном, их называют очкариками.
Ну, знаешь, из лепрозория? Мокрецы...
   - Не знаю,  по-моему они все были вполне здоровы,  - сдержанно
произнес Бол-Кунац.
   - Ну-ну!  - Сказал Виктор.  Он ощутил некоторое беспокойство и
даже остановился.  - Ты что же,  хочешь меня уверить,  что там не
было прокаженного? С черной повязкой, весь в черном...
   - Это никакой не прокаженный!  - С неожиданной  запальчивостью
сказал Бол-Кунац. - Он поздоровее вас...
   Впервые в этом мальчике обнаружилось что-то мальчишечье и сра-
зу исчезло.
   - Я не совсем понимаю,  куда мы идем,  - помолчав,  сказал  он
прежним серьезным до бесстрастия тоном. - Сначала мне показалось,
что вы направляетесь домой,  но теперь я вижу, что мы идем в про-
тивоположную сторону.
   Виктор все еще стоял,  глядя на него сверху вниз. Два сапога -
пара, подумал он. Все просчитал, проанализировал и деловито решил
не сообщать результата. Так он мне и не расскажет, что здесь было
а может быть уголовники? Новые знаете ли, времена... Чепуха, знаю
я нынешних уголовников...
   - Все  правильно,  - сказал он и двинулся дальше.  - Мы идем в
гостиницу, я там живу.
   Мальчик, прямой, строгий и мокрый шагал рядом. Преодолев неко-
торую нерешительность,  Виктор положил руку ему на плечо.  Ничего
особенного не произошло - мальчик стерпел.  Впрочем,  он вероятно
решил,  что его плечо понадобилось в утилитарных целях,  как под-
порка для травмированного.
   - Должен тебе сказать,  - самым  доверительным  тоном  сообщил
Виктор,  - что у вас с Ирмой очень странная манера разговаривать.
Мы в детстве говорили не так.
   - Правда?  - Вежливо сказал Бол-Кунац. - И как же вы говорили?
   - Ну, например, этот твой вопрос у нас бы звучал так: Чиво?
   Бол-Кунац пожал плечами.
   - Вы хотите сказать, что это было лучше?
   - Упаси бог. Я хочу только сказать, что это было бы естествен-
нее.
   - Именно то,  что наиболее естественно, - заметил Бол-Кунац, -
менее всего подобает человеку.
   Виктор ощутил  какой-то  холод внутри.  Какое-то беспокойство.
Или даже страх. Словно в лицо ему расхохоталась кошка.
   - Естественное всегда примитивно, - продолжал между прочим Бол
-Кунац. - А человек - существо  сложное,  естественность  ему  не
идет. Вы понимаете меня, господин Банев?
   - Да, - сказал Виктор, - конечно...
   Было нечто удивительно фальшивое в том, что он отечески держал
руку на плече этого мальчишки,  который не мальчишка. У него даже
заныло в локте. Он осторожно убрал руку и сунул ее в карман.
   - Сколько тебе лет? Спросил он.
   - Четырнадцать, - рассеяно ответил Бол-Кунац.
   - А-а...
   Любой другой  мальчик на месте Бол-Кунаца непременно заинтере-
совался бы этим раздражающе - неопределенным 'а-а',  но Бол-Кунац
был не из любых мальчиков.  Он ничего не сказал.  Его не занимали
интригующие междометия.  Он размышлял над соотношением естествен-
ного и примитивного.  Он сожалел, что ему попался такой неинтели-
гентный собеседник, да еще ударенный по голове...
   Они вышли на проспект президента.  Здесь было много фонарей, и
попадались прохожие,  торопливые,  согнутые  многодневным  дождем
мужчины и женщины. Здесь были освещенные витрины, и озаренный не-
оновым светом вход в кинотеатр,  где под навесом толпились  очень
одинаковые молодые люди неопределенного пола,  в блестящих плащах
до пяток. И над всем этим сквозь дождь сияли золотые и синие зак-
линания: "Президентдент - отец народа",  "Легион свободы - верный
сын президента", "Армия наша грозная слава"... Они по инерции шли
по мостовой, и проехавший автомобиль, рявкнул сигналом, загнал их
на тротуар и окатил грязной водой...
   - А я думал тебе лет восемьдесят, - сказал Виктор.
   - Чиво-чиво? - Противным голосом спросил Бол-Кунац, и Виктор с
облегчением  засмеялся.  Все-таки  это был мальчик,  обыкновенный
нормальный вундеркинд,  начитавшийся Гейбора, Зурзмансора, Фремма
и может даже осиливший Шпенглера.
   - У меня в детстве был приятель,  - сказал Виктор,  -  который
затеял прочитать Гегеля в подлиннике и прочитал-таки, но сделался
шизофреником.  Ты в свои годы,  безусловно, знаешь, что такое ши-
зофрения?
   - Да, знаю, - сказал Бол-Кунац.
   - И ты не боишься?
   - Нет.
   Они подошли к отелю, и Виктор предложил:
   - Может быть, зайдешь ко мне, обсохнешь?
   - Благодарю вас. Я как раз собирался попросить разрещения зай-
ти.  Во-первых,  я должен вам кое-что сказать,  а, во-вторых, мне
надо поговорить по телефону. Вы разрешите?
   Виктор разрешил.  Они прошли  сквозь  вращающуюся  дверь  мимо
швейцара,  снявшего перед Виктором фуражку, мимо богатых статуй с
электрическим свечами, в совершенно пустой вестибюль, пропитанный
ресторанным запахом,  и Виктор ощутил привычный подъем в предвку-
шении наступающего вечера,  когда можно будет пить  и  безответс-
твенно болтать и отодвинуть локтем на завтра то,  что раздражающе
наседало сегодня; в предвкушении Юма Голема и доктора Квадриги, и
может быть еще с кем-нибудь познакомлюсь, и может быть что-нибудь
случится - драка или сюжет. Вдруг заиграет - и закажу-ка я сегод-
ня миноги и пусть все будет хорошо, а последним автобусом поеду к
Диане.
   Пока Виктор брал ключи у портье, за его спиной проходил разго-
вор.  Бол-Кунац разговаривал со швейцаром.  'Ты зачем сюда  впер-
ся?' - Шипел швейцар.  'У меня разговор с господином Баневым'. 'Я
тебе покажу разговор с господином Баневым'.  - Шипел  швейцар,  -
шляешься по ресторанам...  'У меня разговор с господином Баневым,
- повторил Бол-Кунац.  - Ресторан меня не интнересует'.  'Еще  бы
тебя,  щенка,  ресторан интересовал...  Вот я тебя отсюда вышвыр-
ну.' Виктор взял ключ и обернулся.
   - Э... - Сказал он. Он опять забыл имя швейцара. - Парнишка со
мной, все в порядке.
   Швейцар ничего не ответил, лицо у него было недовольное.
   Они поднялись в номер.  Виктор с наслаждением сбросил  плащ  и
наклонился, чтобы расшнуровать сырые ботинки. Кровь прилила к го-
лове и он ощутил изнутри болезненные редкие толчки в то место где
был желвак,  тяжелый и круглый,  как свинцовая лепешка.  Он сразу
выпрямился и, придерживаясь за косяк, стал сдирать ботинок, упер-
шись в задник носком другой ноги.  Бол-Кунац стоял рядом,  с него
капало.
   - Разрешите позвонить,  - сказал Бол-Кунац, не двигаясь с мес-
та.
   - Валяй, - Виктор содрал второй ботинок и в мокрых носках ушел
в ванную.  Раздеваясь, он слышал, как мальчик негромко разговари-
вает спокойно и неразборчиво. Только однажды он отчетливо и гром-
ко произнес:  'Не знаю'. Виктор обтерся полотенцем, накинул халат
и, достав чистую купальную простыню, вышел из ванной.
   - 'Вот тебе' - сказал он и тут же увидел,  что это ни к  чему.
Бол-Кунац по-прежнему стоял у дверей,  и с него по-прежнему капа-
ло.
   - Благодарю вас,  - сказал он.  - Видите ли,  мне надо идти. Я
хотел бы еще только...
   - Простудишься, - сказал Виктор.
   - Нет,  не беспокойтесь, благодарю вас. Я не простужусь. Я хо-
тел  еще  только выяснить с вами один вопрос.  Ирма вам ничего не
говорила?
   Виктор бросил простыню на диван,  присел на корточки перед ба-
ром и вытащил бутылку и стакан.
   - Ирма мне много чего говорила,  - ответил он довольно мрачно.
Он налил в стакан на палец джину и долил немного воды.
   - Она не передавала Вам наше приглашение?
   - Нет, приглашений она мне не передавала. На, выпей.
   - Благодарю вас,  не нужно.  Раз она не передавала, передам я.
Мы хотели бы встретиться с вами, господин Банев.
   - Кто это - мы?
   - Гимназисты.  Видите ли, мы читали ваши книги и хотели бы за-
дать вам несколько вопросов.
   - Гм,  - сказал Виктор с сомнением. - Ты уверен, что это будет
интересно всем?
   - Я думаю, да.
   - Все-таки я пишу не для гимназистов, - напомнил Виктор.
   - Это неважно,  - сказал Бол-Кунац с мягкой настойчивостью.  -
Вы согласились бы?
   Виктор задумчиво покрутил в стакане прозрачную смесь.
   - Может  быть,  все-таки выпьешь,  - спросил Виктор.  - Лучшее
средство от простуды. Нет? Ну, тогда я выпью. - Он осушил стакан.
- Хорошо. Я согласен. Только никаких афиш, объявлений, и прочего.
Узкий круг. Вы и я... Когда?...
   - Когда вам будет угодно. Лучше бы на той неделе. Утром.
   - Скажем,  через два дня. Только не очень рано. Скажем, в пят-
ницу в одиннадцать. Это подойдет?
   - Да. В пятницу в одиннадцать. В гимназии. Вам напомнить?
   - Обязательно,  - сказал Виктор. - О раутах, суаре и банкетах,
а также о митингах,  встречах и совещаниях я всегда стараюсь  за-
быть.
   - Хорошо,  я напомню,  - сказал Виктор.  - А теперь я с вашего
разрешения пойду. До свидания, господин Банев.
   - Постой,  я тебя провожу,  - сказал Виктор.  -  Как  бы  тебя
этот... Швейцар не обидел. Что-то он сегодня не в духе, а швейца-
ры, знаешь, такой народ...
   - Благодарю вас - не беспокойтесь, - возразил Бол-Кунац. - Это
мой отец.  И он вышел. Виктор налил себе еще на палец джину и по-
валился в кресло. Так, подумал он. Бедный швейцар. Как же его зо-
вут? Неудобно даже, все-таки мы с ним товарищи по несчастью, кол-
леги. Надо бу дет с ним поговорить, обменяться опытом. Он, навер-
ное,  опытнее...  Какая однако концентрация вундеркиндов  в  моем
родном  промозглом городишке.  Может быть это от повышенной влаж-
ности...  Он откинул голову и сморщился от боли. Вот гад, чем это
он меня все-таки?  Он ощупал желвак. Похоже на резиновую дубинку.
Впрочем,  откуда мне знать,  как это бывает от резиновой дубинки?
Как бывает  от модернового стула в 'Жареном Пегасе' - Это я знаю.
Как бывает от автоматного приклада,  или,  например,  от рукоятки
пистолета, я тоже знаю; от бутылки из под шампанского и от бутыл-
ки с шампанским...  Надо будет спросить Голема... Вообще странная
какая-то история, хорошо бы в ней разобраться... И он стал разби-
раться в этой истории,  чтобы отогнать  всплывшую  вторым  планом
мысль  об Ирме,  о необходимости от чего то отказываться и как то
себя ограничивать и куда-то кому-то писать, кого-то просить: 'Из-
вини, что беспо кою тебя, старина, но тут у меня объявилась дочка
двенадцати с лишним лет, очень славная девочка, но мать у нее ду-
ра  и отец тоже дурак,  так вот надобно пристроить ее куда-нибудь
подальше от глупых людей...'  Не хочу я сегодня об  этом  думать,
завтра подумаю он посмотрел на часы.  Хватит думать вообще.  Хва-
тит.  Он поднялся и стал одеваться перед зеркалом.  Брюхо растет,
вот дьявол, и откуда бы у меня быть брюху? Такой всегда был сухо-
щавый жилистый человек.  Даже и не брюхо, собственно, - благород-
ное трудовое  чрево  от  размеренной  жизни и от хорошей пищи - а
так,  брюшко какое-то паршивенькое,  оппозиционерский животик.  У
господина президента, небось не такой. У господина президента не-
бось благородный, обтянутый черным, лоснящийся дирижабль...
   Повязывая галстук,  он  придвинул лицо к зеркалу и вдруг поду-
мал,  как выглядело это уверенное крепкое лицо,  столь  обожаемое
женщинами известного сорта, некрасивое, но мужественное лицо бой-
ца с квадратным подбородком, как оно выглядело к концу историчес-
кой встречи.  Лицо господина президента, тоже не лишенное мужест-
венности и элементов квадратности,  к концу исторической  встречи
напоминало,  прямо скажем, между нами кабанье рыло. Господин пре-
зидент изволил взвинтить себя до последней степени,  из клыкастой
пасти летели брызги а я достал платок и демонстративно вытер себе
щеку,  и это был,  наверное,  самый смелый поступок в моей жизни,
если не считать того случая,  когда я дрался с тремя танками сра-
зу. Но как я дрался с танками, я не помню, знаю только по расска-
зам очевидцев,  а вот платочек я вынул сознательно и соображал на
что иду...  В газетах об этом не писали.  В газетах честно и  му-
жественно,  с  суровой прямотой сообщили,  что "беллетрист" Банев
искренне поблагодарил господина президента  за  все  замечания  и
разъяснения, сделанные в ходе беседы.
   Странно, как  хорошо я все помню.  - Он обнаружил,  что у него
побелели щеки и кончик носа.  - Вот таким я тогда был,  на такого
орать  сам  бог велел.  Он ведь не знал бедняга,  что это я не от
страха бледнею,  а от злости, как Людовик Четырнадцатый... Только
не  будем махать кулаками после драки.  Какая разница,  от чего я
там у него бледнел ладно, не будем. Но для того, чтобы успокоить-
ся,  для того,  чтобы привести себя в порядок перед появлением на
люди, чтобы вернуть нормальный цвет некрасивому, но мужественному
лицу,  я должен отметить, я должен напомнить вам, господин Банев,
что если бы вы не продемонстрировали  господину  президенту  свой
платочек,  вы бы благополучнейшим образом обретались сейчас в на-
шей славной столице, а не в этой мокрой дыре.
   Виктор залпом выпил джин и спустился в ресторан.

     2. Глава вторая

   - Может быть, конечно, и хулиганы, - сказал Виктор, - только в
мое время никакой хулиган не стал бы связываться с очкариком. За-
пустить в него камнем - это еще куда ни шло, но хватать, тащить и
вообще прикасаться... Мы их все боялись, как заразы.
   - Я же говорю вам: это генетическая болезнь, - сказал Голем. -
Она абсолютно не заразная.
   - Как же не заразная,  - возразил Виктор, - когда от нее боро-
давки, как от жабы! Это все знают.
   - От жаб не бывает бородавок,  - благодушно сказал Голем. - От
мокрецов тоже. Стыдно, господин писатель. Впрочем, писатели - на-
род серый как всякий народ.  Народ сер, но мудр. И если народ ут-
верждает, что от жаб и от очкариков бывают бородавки...
   - А вот приближается мой инспектор, - сказал Голем.
   Подошел Павор в мокром плаще, прямо с улицы.
   - Добрый вечер, - сказал он. - Весь промок, хочу выпить.
   - Опять от него тиной воняет, - с негодованием произнес доктор
Р. Квадрига, пробудившись от алкогольного транса. - Вечно от него
воняет тиной. Как в пруду. Ряска.
   - Что вы пьете? - Спросил Павор.
   - Кто-мы?  - Осведомился Голем.  - Я, например, как всегда пью
коньяк. Виктор пьет джин. А доктор - все поочередно.
   - Срам! - Сказал доктор Р. Квадрига с негодованием. - Чешуя! И
головы.
   - Двойной коньяк!  - Крикнул Павор официанту. Лицо у него было
мокрое  от дождя,  густые волосы слиплись,  и от висков по бритым
щекам стекали блестящие струйки.  Тоже твердое лицо,  многие, на-
верное,  завидуют.  Откуда  у  санитарного инспектора такое лицо?
Твердое лицо - это:  сыплет дождь, прожектора, тени на мокрых ва-
гонах мечутся,  ломаются... Все черное и блестящее, и только чер-
ное и блестящее,  и никаких разговоров,  никакой болтовни  только
команды,  и все повинуются...  Не обязательно вагоны, может быть,
самолеты,  аэродром,  и потом никто не знает, где он был и откуда
взялся...  Девочка  падает  навзничь,  а  мужчина  хочет  сделать
что-нибудь мужественное,  например,  расправить плечи  и  втянуть
брюхо. Вот Голему не мешало бы втянуть брюхо, только занято у не-
го там все куда его там втянешь. Доктор Р. Квадрига - да, но зато
ему не расправить плечи, вот уже много дней и навсегда он согбен.
Вечерами он согбен над столом,  по утрам - над тазиком,  а днем -
от больной печени.  И,  значит, толко я здесь способен расправить
плечи и втянуть брюхо,  но я лучше мужественно  хлопну  стаканчик
джину.
   - Нимфоман,  - грустно сказал Павору доктор Р. Квадрига. - Ру-
салкоман. И водоросли.
   - Заткнитесь, доктор - сказал Павор. Он вытирал лицо бумажными
салфетками, комкая их и бросая на пол. Потом он стал вытирать ру-
ки.
   - С кем это вы подрались? - Спросил Виктор.
   - Изнасилован мокрецом,  - произнес доктор Р.  Квадрига, мучи-
тельно стараясь развести по местам глаза, которые съехались у не-
го к переносице.
   - Пока  ни  с  кем,  - ответил Павор и пристально посмотрел на
доктора, но Р. Квадрига этого не заметил.
   Официант принес рюмку.  Павор медленно выцедил коньяк и подял-
ся.
   - Пойду-ка я умоюсь,  - сказал он ровным голосом, - за городом
грязно, весь в дерьме. - И ушел, задевая по дороге стулья.
   - Что-то происходит с моим инспектором,  - произнес Голем.  Он
щелчком сбросил со стола мятую салфетку. - Что-то мировых масшта-
бов. Вы, случайно, не знаете, что именно?
   - Вам лучше знать,  - сказал Виктор.  - Он инспектирует Вас, а
не меня.  И потом, Вы же все знаете. Кстати, Голем, откуда Вы все
знаете?
   - Никто ничего не знает, - возразил Голем. - Пока только дога-
дываются. Очень многие - кому хочется. Но нельзя спросить, откуда
они догадываются,  - это насилие над языком. Куда идет дождь? Чем
встает солнце?  Вы бы  простили  Шекспира,  если  бы  он  написал
что-нибудь в этом роде?  Впрочем, Шекспиру, вы бы простили. Шекс-
пиру мы многое прощаем, не то что Баневу. Слушайте, господин бел-
летрист, у меня есть идея.
   Я выпью коньяк, а вы покончите с этим джином. Или вы уже гото-
вы?
   - Голем,  - сказал Виктор,  - вы  знаете,  что  я  -  железный
человек?
   - Я догадываюсь.
   - А что из этого следует?
   - Что вы боитесь заржаветь.
   - Предположим,  - сказал Виктор.  - Но я имею в виду не это. Я
имею в виду,  что могу пить много и долго, не теряя нравственного
равновесия.
   - Ах,  вот в чем дело, - сказал Голем, наливая себе из графин-
чика. Ну хорошо, мы еще вернемся к этой теме.
   - Я не помню, - сказал вдруг ясным голосом доктор Р. Квадрига.
- Я вам представлялся, господа, или нет? Рем Квадрига, живописец,
доктор гонорис кауза,  почетный член... Тебя я помню, - сказал он
Виктору. - Мы с тобой учились и еще что-то... Вы вот, простите...
   - Меня зовут Юм Голем, - небрежно сказал Голем.
   - Очень рад. Скульптор?
   - Нет, врач.
   - Хирург?
   - Я - главный врач лепрозория, - терпеливо объяснил Голем.
   - Ах,  да! - Сказал доктор Р. Квадрига, по домашнему мотая го-
ловой.  Конечно.  Простите меня, Юм... Только почему вы скрывете?
Какой же вы там врач? Вы же разводите мокрецов... Я вас представ-
лю. Такие люди нам нужны... Простите, - сказал он неожиданно. - Я
сейчас.  Он устремился к выходу, блуждая между пустыми столиками.
К нему подскочил официант, и доктор Р. Квадрига обнял его за шею.
   - Это все дожди,  - сказал Голем.  - Мы дышим водой.  Но мы не
рыбы,  мы либо умрем, либо уйдем отсюда. - Он серьезно и печально
глядел на Виктора.
   - А дождь будет падать на пустой город, размывая мостовые, со-
читься сквозь гнилые крыши...  Потом смоет все, растворит город в
первобытной земле,  но не остановится, а будет падать и падать...
   - Апокалипсис,  - проговорил Виктор, чтобы что-нибудь сказать.
   - Да,  апокалипсис... Будет падать и падать, а потом земля на-
питается, и взойдет новый посев, каких раньше не бывало, и не бу-
дет плевел среди сплошных злаков. Но не будет и нас, чтобы насла-
диться новой вселенной.
   Если бы  не  синие  мешки  под  глазами,  если  бы  не  кислое
студенистое брюхо, если бы этот семитский великолепный нос не был
так похож на топографическую карту...  Хотя,  ежели подумать, все
пророки были пьяницами, потому что уж очень тоскливо: ты все зна-
ешь, а тебе никто не верит. Если бы в департаментах ввели штатную
должность  пророка,  то  им следовало присваивать не ниже тайного
советника - для укрепления авторитета.  И все равно,  наверно, не
помогло бы...
   - За систематический пессимизм, - сказал Виктор вслух, - веду-
щий  к  подрыву  служебной  дисциплины и веры в разумное будущее,
приказываю тайного советника Голема побить камнями в  экзекуторс-
кой.
   Голем хмыкнул.
   - Я всего лишь коллежский советник,  - сообщил он.  - И потом,
какие пророки в наше время?  Я не знаю ни одного. Множество лжеп-
ророи ни одного пророка. В наше время нельзя предвидеть будущее -
это насилие над языком.  Чтобы вы сказали,  прочитав у  Шекспира:
предвидеть  настоящее?  Разве можно предвидеть шкаф в собственной
комнате... А вот идет мой инспектор. Как вы себя чувствуете, инс-
пектор?
   - Прекрасно,  - сказал Павор,  усаживаясь. - Официант, двойной
коньяк!  Там, в вестибюле, нашего живописца держат четверо, - со-
общил он.
   -Объясняют ему,  где вход в ресторан.  Я решил не вмешиваться,
потому что он никому не верит и дерется...  О каких  шкафах  идет
речь?
   Он был сух, элегантен, свеж, от него пахло одеколоном.
   - Мы говорили о будущем, - сказал Голем.
   - Какой смысл говорить о будущем?  - Возразил Павор. - О буду-
щем не говорят,  будущее делают. Вот рюмка коньяка. Она полная. Я
сделаю ее пустой. Вот так. Один умный человек сказал, что будущее
нельзя предвидеть, но можно изобрести.
   - Другой умный человек сказал, - заметил Виктор, - что будуще-
го нет вообще, есть только настоящее.
   - Я не люблю классической философии, - сказал Павор. - Эти лю-
ди  ничего не умели и ничего не хотели.  Им просто нравилось рас-
суждать,  как Голему пить.  Будущее - это тщательно обезвреженное
настоящее.
   - У меня всегда возникает странное ощущение, - сказал Голем, -
когда при мне штатский человек рассуждает как военный.
   - Военные вообще не рассуждают,  - возразил Павор. - У военных
только рефлексы и немного эмоций.
   - У большинства штатских тоже,  - сказал Виктор, ощупывая свой
затылок.
   - Сейчас ни у кого нет времени рассуждать,  - сказал Павор,  -
ни у военных, ни у штатских. Сейчас надо успевать поворачиваться.
Если тебя интересует будущее,  изобретай его быстро,  на ходу,  в
соответствии с рефлексами и эмоциями.
   - К чертям изобретателей,  - сказал Виктор. Он чувствовал себя
пьяным и веселым.  Все стояло на своих местах. Не хотелось никуда
идти,  хотелось оставаться здесь,  в этом пустом полутемном зале,
еще совсем не ветхом но уже с потеками на стенах, с расхлябанными
половицами, с запахом кухни, особенно если вспомнить, что снаружи
во всем мире идет дождь над островерхими крышами - дождь, и дождь
заливает горы и равнину,  и когда-нибудь он все это смоет, но это
случится очень не скоро...  Хотя,  если подумать, сейчас ни о чем
нельзя говорить,  что это случится не скоро. Да, милые мои, давно
оно прошло,  время,  когда будущее было повторением настоящего, а
все перемены маячили где-то за далеким  горизонтом.  Голем  прав,
нет на свете никакого будущего, оно слилось с настоящим, и теперь
не разобрать, где что.
   - Изнасилован мокрецом! - Сказал Павор злорадно. В дверях рес-
торана показался доктор Р. Квадрига. Несколько секунд он стоял, с
тяжелым вниманием обозревая ряды пустых столиков,  затем лицо его
прояснилось,  и он,  резко качнувшись вперед, устремился к своему
месту.
   - Почему вы их называете мокрецами?  - Спросил Виктор.  -  Что
они - мокрыми у вас стали от дождя?
   - А почему - нет? - Сказал Павор. - Как их по-вашему называть?
   - Очкариками,  - сказал Виктор.  - Доброе старое слово. Спокон
веков называли их очкариками.
   Доктор Р.  Квадрига  приближался.  Спереди он был весь мокрый,
вероятно,  его отмывали над раковиной.  Выглядел он утомленным  и
разочарованным.
   - Черт знает что,  - брезгливо сказал он еще издали, - никогда
со  мной  такого  не  бывало - нет входа!  Куда ни ткнусь - везде
сплошные окна...  Кажется,  я заставил вас ждать,  господа.  - Он
упал в свое кресло и узрел Павора. - Опять он здесь, - сообщил он
Голему доверительным шепотом. - Надеюсь, он вам не мешает... А со
мной,  знаете ли, произошла удивительная история. Всего облили...
   Голем налил ему коньяку.
   - Благодарю вас,  - сказал доктор Р. Квадрига, - но я, пожалуй
пропущу пару кругов. Надо обсохнуть.
   - Я вообще за все старое доброе, - объявил Виктор. - Пусть оч-
карики остаются очкариками. И вообще пусть все остается без изме-
нений. Я - консерватор... Внимание! - Сказал он громко. - Предла-
гаю тост за консерватизм.  Минуточку...  - Он налил  себе  джину,
встал и оперся рукой на спинку кресла.  - Я - консерватор, - ска-
зал он.  - И с каждым годом становлюсь все консервативнее,  но не
потому что ощущаю в этом потребность...
   Трезвый Павор с рюмкой наготове глядел на него снизу  вверх  с
подчеркнутым  вниманием.  Голем  медленно ел миногу,  а доктор Р.
Квадрига, казалось, тщился понять, откуда до него доносится голос
и чей. Все было очень хорошо.
   - Люди обожают критиковать правительства  за  консерватизм,  -
продолжал Виктор.  - Люди обожают превзносить прогресс. Это новое
веяние и оно глупо,  как все новое. Людям надлежало бы молить бо-
га,  чтобы он давал им самое косное,  самое заскорузлое и конфор-
мистское правительство.
   Теперь и Голем поднял глаза и смотрел на него, и Тэдди за сво-
ей стойкой тоже перестал перетирать бутылки и прислушался, только
вот  затылок вдруг заломило,  и пришлось поставить рюмку и погла-
дить желвак.
   - Государственный  аппарат,  господа,  во  все времена почитал
своей главной задачей сохранение статус-кво.  Не знаю,  насколько
это  было  оправдано раньше,  но сейчас такая функция государства
просто необходима. Я бы определил ее так: всячески препятствовать
будущему,  запускать свои щупальца в наше время, обрубать эти щу-
пальца,  прижигая их каленым железом... Мешать изобретателям, по-
ощрять схоластиков и болтунов. В гимназиях повсеместно ввести ис-
ключительно классическое образовние.  На  высшие  государственные
посты-старцев,  обремененных семьями и долгами, не меньше пятиде-
сяти лет, чтобы спали на заседаниях и брали взятки.
   - Что вы такое несете, Виктор? - Сказал Павор укоризненно.
   - Нет отчего же,  - сказал Голем, - необычайно приятно слышать
такие умеренные, лояльные речи.
   - Я еще не кончил,  господа!...  Талантливых ученых  назначать
администраторами с большими окладами.  Все без исключения изобре-
тения принимать, плохо оплачивать и класть под сукно. Ввести дра-
коновские  налоги  на каждую товарную и производственную новинку.
"А чего я,  собственно стою?" - Подумал Виктор и сел.  - "Ну  как
вам это понравилось?" - Спросил он Голема.
   - Вы совершенно правы,  - сказал Голем. - А то у нас нынче все
радикалы.  Даже директор гимназии. Консерватизм - это наше спасе-
ние.
   Виктор хлебнул джину и сказал горестно:
   - Не будет никакого спасения.  Потому, что все дураки-радикалы
не только верят в прогресс, они еще и любят прогресс, они вообра-
жают, что не могут без прогресса. Потому что прогресс - это, кро-
ме всего прочего, дешевые автомобили, бытовая электроника и вооб-
ще возможность делать поменьше  а  получать  побольше.  И  потому
каждое правиительство вынуждено одной рукой... То есть, не рукой,
конечно...  Одной ногой нажимать на тормоза а другой на акселера-
тор.  Как гонщик на повороте.  На тормоза - чтобы не потерять уп-
равление.  А на акселератор - чтобы не потерять  скорости,  а  то
ведь какой-нибудь демагог, поборник прогресса, обязательно скинет
с водительского места.
   - С вами трудно спорить, - вежливо сказал Павор.
   - А вы не спорьте,  - сказал Виктор. - Не надо спорить: в спо-
рах рождается истина,  пропади она пропадом,  - он нежно погладил
желвак и добавил:  - впрочем, у меня это, наверное от невежества.
Все ученые - поборники прогресса,  а я не ученый.  Я просто небе-
зызвестный куплетист.
   - Что это вы все время хватаетесь за затылок? - Спросил Павор.
   - Какая-то сволочь долбанула,  - сказал Виктор.  - Кастетом...
Правильно я говорю, Голем? Кастетом?
   - По-моему,  кастетом, - сказал Голем. - А может быть и кирпи-
чем.
   - Что вы такое говорите? - Удивился Павор. - Каким кастетом? В
этом захолустье?
   - Вот видите,  - наставительно сказал Виктор.  - Прогресс! Да-
вайте выпьем за консерватизм.
   Позвали официанта, выпили еще раз за консерватизм. Пробило де-
вять и в зале появилась известная пара - молодой человек в мощных
очках и его долговязый спутник.  Усевшись  за  свой  столик,  они
включили  торшер,  смиренно  огляделись и принялись изучать меню.
Молодой человек опять пришел с портфелем,  портфель  поставил  на
свободное место, рядом с собой. Он всегда был очень добр к своему
портфелю.  Продиктовав заказ официанту, они стали молча глядеть в
пространство. "Странная пара - думал Виктор. - Удивительное несо-
ответствие. Они выглядят, как в попорченном бинокле: один в фоку-
се, другой расплывается, и наоборот. Полнейшая несовместимость. С
молодым человеком в очках можно было бы поговорить о прогрессе, а
с долговязым  - нет.  Долговязый мог бы меня двинуть кастетом,  а
молодой в очках - нет...  Но я вас сейчас совмещу. Как бы мне это
вас совместить? Ну, например, вот... Какой-нибудь государственный
банк, подвалы... Цемент, бетон, сигнализация, долговязый набирает
номер на диске,  стальная балка поворачивается, открывает ся вход
в сокровищницу,  оба входят,  долговязый набирает другой номер на
другом диске дверца сейфа открывается, и молодой по локоть погру-
жается в бриллианты".
   Доктор Р.  Квадрига вдруг расплакался и схватил Виктора за ру-
ку. - Ночевать, - сказал он. - Ко мне. А?
   Виктор немедлненно налил ему джину.  Р.  Квадрига выпил, вытер
под носом и продолжал:
   - Ко мне. Вилла. Фонтан есть. А?
   - Фонтан, - это у тебя хорошо придуманно, - заметил Виктор ук-
лончиво. - А что еще есть?
   - Подвал, - печально сказал Квадрига. - Следы. Боюсь. Страшно.
Хочешь - продам?
   - Лучше подари, - предложил Виктор. Р. Квадрига заморгал.
   - Жалко, - сказал он.
   - Скупердяй,  - сказал Виктор с упреком.  - Это у тебя с детс-
тва. Ну и подавись своей виллой. Виллы ему жалко!
   - Ты меня не любишь,  - горько констатировал доктор Р. Квадри-
га. - И никто.
   - А господин президент? - Агрессивно спросил Виктор.
   - "Президент - отец народа" - оживляясь, сказал Р. Квадрига. -
Эскиз в золотых тонах... "Президент на позициях". Фрагмент карти-
ны: "Президент на обстреливаемых позициях".
   - А еще? - Поинтересовался Виктор.
   - "Президент с плащем" - Сказал Р.  Квадрига с готовностью.  -
Панно. Панорама.
   Виктор, соскучившись,  отрезал  кусочек  миноги и стал слушать
Голема.
   - Вот что, Павор, - говорил тот. - Отстаньте вы от меня. Что я
еще могу.  Отчетность я вам представил.  Рапорт вам готов  подпи-
сать. Хотите жаловаться на военных - жалуйтесь. Хотите жаловаться
на меня...
   - Не хочу я на вас жаловаться,  - отвечал Павор, прижимая руки
к груди.
   - Тогда не жалуйтесь.
   - Ну посоветуйте мне что-нибудь!  Неужели вы ничего мне не мо-
жете мне посоветовать?
   - Господа, - сказал Виктор. - Скучища. Я пойду.
   На него не обратили внимания.  Он отодвинул стул,  поднялся и,
чувствуя себя очень пьяным,  направился к стойке. Лысый Тэдди пе-
ретирал бутылки и смотрел на него без любопытства.
   - Как всегда? - Спросил он.
   - Подожди, - сказал Виктор. - Что это я у тебя хотел спросить?
Да! Как дела, Тэдди?
   - Дождь, - коротко сказал Тэдди и налил ему очищенной.
   - Проклятая погода стала у нас в городе,  -  сказал  Виктор  и
оперся на стойку. - Что там на твоем барометре? - Тэдди сунул ру-
ку под стойку и достал "погодник".  Все три шипа плотно прилегали
к блестящему, словно отполированному стволику.
   - Без просвета,  - сказал Тэдди,  внимательно разглядывая "по-
годник".
   - Дьявольская выдумка.  - Подумав,  добавил: - а вообще-то бог
его  знает,  может быть,  он давно уже сломался - который год уже
дождь, как проверить?
   - Можно съездить в Сахару, - сказал Виктор.
   Тэдди усмехнулся.
   - Смешно, - сказал он. - Господин этот ваш, Павор, смешное де-
ло, двести крон предлагает за эту штуку.
   - Спьяну, наверное, - сказал Виктор. - Зачем она ему...
   - Я ему так и сказал, - Тэдди повернул "погодник" поднес его к
правому глазу. - Не дам, - заявил он решительно. - Пусть сам пои-
щет. - Он сунул "погодник" под стойку, посмотрел, как Виктор кру-
тит в пальцах рюмку и сообщил:
   - Диана твоя приезжала.
   - Давно? - Небрежно спросил Виктор.
   - Да,  часов в пять, примерно. Выдал ей ящик коньяку. Росшепер
все  гоняет,  никак не остановится.  Гоняет персонал за коньяком,
жирная морда.  Тоже мне - член парламента...  Ты за нее не опаса-
ешься?
   Виктор пожал плечами. Он вдруг увидел Диану рядом с собой. Она
возникла  возле  стойки в мокром дождевике с откинутым капюшоном.
Она не смотрела в его сторону,  он видел только ее профиль и  ду-
мал, что из всех женщин, которых он раньше знал, она - самая кра-
сивая и что такой у него больше,  наверное, никогда не будет. Она
стояла,  опершись на стойку, и лицо ее было очень бледным и очень
равнодушным,  и она была самой красивой - у нее все было красиво.
И всегда.  И когда она плакала и когда она смеялась, и когда зли-
лась,  и когда ей было наплевать, и даже когда мерзла, а особенно
- когда на нее находило...  Ох и пьян же я, подумал Виктор, и ра-
зит, наверное, как от Р. Квадриги. Он вытянул нижнюю губу и поды-
шал себе в нос. Ничего не разобрать.
   - Дороги мокрые,  скользкие, - говорил Тэдди. - Туман... А по-
том,  я тебе скажу,  что Росшепер это - наверняка бабник,  старый
козел.
   - Росшепер - импотент, - возразил Виктор, машинально проглотив
очищеную.
   - Это она тебе рассказала?
   - Брось, Тэдди, - сказал Виктор. - Перестань.
   Тэдди пристально на него посмотрел,  потом вздохнул,  крякнул,
присел на корточки, покопался под стойкой и выставил перед Викто-
ром пузырек с нашатырным спиртом и начатую пачку чая. Виктор гля-
нул на часы и стал смотреть, как Тэдди неторопливо достает чистый
бокал,  наливает в него содовую,  капает из пузырька и все так же
неторопливо мешает стеклянной палочкой.  Потом он придвинул бокал
Виктору . Виктор выпил и зажмурился, задерживая дыхание. Свежая и
отвратительная,  отвратительно-свежая  струя  нашатырного  спирта
ударила в мозг и разлилась где-то за глазами.  Виктор потянул но-
сом воздух,  сделавшийся нестерпимо холодным,  запустил пальцы  в
пачку с чаем.
   - Ладно,  Тэдди,  - сказал он.  - Спасибо. Запиши на меня, что
полагается они тебе скажут,  что полагается.  Пойду.  Старательно
жуя чай,  он вернулся к своему столику.  Очкастый молодой человек
со своим долговязым спутником торопливо поглощали ужин. Перед ни-
ми стояла единственная бутылка - с местной минеральной водой. Па-
вор и Голем,  освободив место на скатерти, играли в кости, а док-
тор Р. Квадрига, схватив нечесанную голову, монотонно бубнил:
   - "Легион свободы - опора президента". Мозаика... В счастливый
день имени вашего превосходительства... "Президент - отец детей".
Аллегорическая картина...
   - Я пошел, - сказал Виктор.
   - Жаль, сказал Голем. - Впрочем, желаю удачи.
   - Привет Росшеперу, - сказал Павор, подмигнув.
   - "Член парламента Росшепер Кант",  - оживился Р.  Квадрига. -
Портрет. Недорого. Поясной...
   Виктор взял  свою  зажигалку и пачку сигарет и пошел к выходу.
Позади доктор Р.  Квадрига ясным голосом  произнес:  "Я  полагаю,
господа, что нам пора познакомиться. Я - Рэм Квадрига, доктор го-
норис кауза, а вот вас, сударь, я не припоминаю..." В дверях Вик-
тор  столкнулся  с толстым тренером футбольной команды "Братья по
разуму" тренер был очень озабочен,  очень мокр и уступил  Виктору
дорогу.

     3. Глава третья

   Автобус остановился, и шофер сказал:
   - Приехали.
   - Санаторий? - Спросил Виктор. Снаружи был туман, плотный, мо-
лочный. Свет фар рассеивался в нем и ничего не было видно.
   - Санаторий,  санаторий, - проворчал шофер, раскуривая сигаре-
ту.
   Виктор подошел к двери и, спустившись с подножки, сказал:
   - Ну и туманище. Ничего не вижу.
   - Разберетесь, - равнодушно пообещал шофер. Он сплюнул в окош-
ко.  - Нашли место, где санаторий устраивать. Днем туман, вечером
туман.
   - Счастливого пути, - сказал Виктор.
   Шофер не ответил.  Взвыл двигатель,  захлопнулись двери, и ог-
ромный пустой автобус,  весь стеклянный и освещенный изнутри, как
закрытый на ночь универмаг,  развернулся,  сразу превратившись  в
мутное  пятно света,  и укатил обратно в город.  Виктор с трудом,
пеперебирая руками решетчатую изгородь,  нашел  ворота  и  ощупью
двинулся  по аллее.  Теперь,  когда глаза привыкли к темноте,  он
смутно различал впереди освещенные окна правого крыла  и какую-то
особенно глубокую тьму на месте левого, где сейчас спали намотав-
шие ся за день "Братья по разуму".  В тумане, словно сквозь вату,
слыша лись обычные звуки - играла радиола дребезжала посуда, кто-
то хрипло орал.  Виктор продвигался,  стараясь держаться середины
песчанной аллеи, чтобы не налететь ненароком на какую-нибудь гип-
совую вазу.  Бутылку с джином он бережно прижимал к груди  и  был
очень осторожен,  но тем не менее вскоре споткнулся о что-то мяг-
кое и прошелся на четвереньках.  Позади вяло и сонно выругались в
том смысле, что надо, мол, зажигать свет. Виктор нашарил в сумра-
ке упавшую бутылку,  снова прижал ее к груди и пошел дальше, выс-
тавив свободную руку.  Скоро он столкнулся с автомобилем,  ощупью
обошел его и столкнулся с другим.  Дьявол,  здесь оказалась целая
куча автомобилей Виктор,  ругаясь, блуждал среди них, как в лаби-
ринте и долго не мог выбраться  к  смутному  сиянию,  означавшему
вход в вестибюль. Гладкие бока автомобилей были влажными от осев-
шего тумана. Где-то рядом хихикали и отбивались.
   В вестибюле на этот раз было пусто.  Никто не играл в жмурки и
не бегал в пятнашки, тряся жирным задом, никто не спал в креслах.
Повсюду  валялись скомканные плащи,  а некий остряк повесил шляпу
на фикус.  Виктор поднялся по ковровой лестнице на  второй  этаж.
Музыка гремела.  Справа в коридоре все двери в аппартаменты члена
парламента были распахнуты,  оттуда несло жирными запахами  пищи,
курева  и разгоряченных тел.  Виктор повернул налево и постучал в
комнату Дианы.  Никто не отозвался. Дверь была заперта, ключ тор-
чал в замочной скважине.  Виктор вошел, зажег свет и поставил бу-
тылку на телевизионный столик.  Послышались шаги,  и он  выглянул
наружу.  Направо  по коридору широкой и твердой походкой удалялся
рослый человек в темном вечернем костюме.  На лестничной площадке
он  остановился  перед  зеркалом,  вскинув  голову поправил галс-
тук (Виктор успел разглядеть изжелта-смуглый  орлиный  профиль  и
острый подбородок), а затем в нем что-то изменилось: он ссутулил-
ся,  слегка перекосился на бок и, гнусно виляя бедрами, скрылся в
одной из распахнутых дверей.  Пижон, - неуверенно подумал Виктор.
Блевать ходил. Он поглядел налево. Там было темно.
   Виктор снял  плащ,  запер  комнату  и отправился искать Диану.
Придется заглянуть к Росшеперу, подумал он. Где ей еще быть? Рос-
шепер занимал три палаты. В первой недавно жрали: на столах, пок-
рытых замаранными скатертями громоздились  грязные  тарелки,  пе-
пельницы,  бутылки,  мятые  салфетки,  и никого не было,  если не
считать одинокой потной лысины, храпевшей в блюде с заливным.
   В смежной палате дым стоял коромыслом.  На гигантской росшепе-
ровской кровати брыкались полураздетые  нездешние  девчонки.  Они
играли  в какую-то странную игру с апоплексически-багровым госпо-
дином бургомистром, который зарывался в них, как свинья в желуди,
и тоже брыкался и хрюкал от удовольствия.  Тут же присутствовали:
господин полицмейстер без кителя, господин городской судья с гла-
зами, вылезавшими из орбит от нервной одышки, и какая-то незнако-
мая юркая личность в сиреневом.
   Эти трое азартно сражались в детский бильярд,  поставленный на
туалетный столик, а в углу, прислоненный к стене, сидел, раскинув
ноги, облаченный в перепачканный мундир, директор гимназии с иди-
отской улыбкой на устах. Виктор уже собрался уходить, когда ктото
поймал его за штанину.  Он глянул вниз и отпрянул.  Под ним стоял
на четвереньках член парламента,  кавалер орденов, автор нашумев-
шего проекта об обрыблении китчиганских водоемов Росшепер Кант.
   - В лошадки хочу,  - просительно проблеял Росшепер.  - Давай в
лошадки. Иго-го! - Он был невменяем.
   Виктор деликатно освободился и заглянул в  последнюю  комнату.
Там он увидел Диану.  Сначала он не понял, что это Диана, а потом
кисло подумал:  очень мило! Здесь было полно народу, каких-то по-
лузнакомых мужчин и женщин, они стояли кругом и хлопали в ладоши,
а в центре круга Диана отплясывала с тем самым  желтолицым  пижо-
ном, обладателем орлиного профиля. У нее горели глаза, горели ще-
ки, волосы летали над плечами и черт ей был не брат. Орлиный про-
филь очень старался соответствовать.
   "Странно", подумал Виктор.  - "В чем дело?...  " Что-то  здесь
было не так. Танцует она хорошо, он просто прекрасно танцует. Как
учитель тацев. Не танцует, а показывает, как танцевать... Даже не
как учитель,  а как ученик на экзаменах. Очень хочет получить пя-
терку... Нет, не то. Слушай, милый, ты же с Дианой танцуешь! Неу-
жели  ты этого не замечаешь?  Виктор привычно напряг воображение.
Актер танцует на сцене,  все хорошо, все прекрасно, все идет, как
надо,  без накладок,  а дома несчастье... Нет не обязательно нес-
частье,  просто ждут, когда же он вернется, и он тоже ждет, когда
же  дадут  занавес и погасят огни...  И даже никакой не актер,  а
посторонний человек, изображающий актера, который сам играет сов-
сем уже постороннего человека...  Неужели Диана не чувствует? Это
же фальшивка,  манекен.  Ни капли близости между ними,  ни  капли
соблазна,  ни тени желания... Говорят друг другу что-то, предста-
вить невможночто.  Шерочка с машерочкой...  "Вы не вспотели?" "Да
читал, и даже два раза..." Тут он увидел,  что Диана, распихивает
гостей и бежит к нему.
   - Пошли плясать! - Закричала она еще издали.
   Кто-то преградил ей дорогу,  кто-то схватил ее  за  руку,  она
вырвлась, смеясь, а Виктор все искал глазами желтолицего и не на-
ходил, и это неприятно его беспокоило.
   Она подбежала к нему, вцепилась в руку и потащила в круг.
   - Пошли,  пошли!  Здесь все свои - вся пьянь,  рвань, дрянь...
Покажи им как надо! Этот мальчишка ничего не умеет...
   Она втащила его в круг, и кто-то в голос крикнул:
   - Писателю Баневу - ура! - Замолкшая на секунду радиола, снова
залаяла и залязгала,  Диана прижалась к плечу, а потом отпрянула,
от  нее пахло духами и вином,  она была горячая,  и Виктор теперь
ничего не видел, кроме ее возбужденного лица и летящих волос.
   - Пляши! - Крикнула она, и он стал плясать.
   - Молодец, что приехал.
   - Да, да.
   - Зачем ты трезвый? Вечно ты трезвый, когда не надо.
   - Я буду пьяный.
   - Сегодня ты мне нужен пьяный.
   - Буду.
   - Чтобы делать с тобой, что хочу. Не ты со мной, а я.
   - Да.
   Она удовлетворенно смеялась,  и они плясали молча,  ничего  не
видя и ни о чем не думая. Как во сне, как в бою. Такая она сейчас
была - как сон, как бой. Диана, на которую нашло... Вокруг били в
ладоши  и вскрикивали,  кажется,  еще кто-то пытался плясать,  но
Виктор отшвырнул его, чтобы не мешал, а Росшепер протяжно кричал:
"О мой бедный пьяный народ!"
   - Он импотент?
   - Еще бы. Я его мою.
   - И как?
   - Абсолютно.
   - О мой бедный пьяный народ! - Стонал Росшепер.
   - Пошли  отсюда,  - сказал Виктор.  Он поймал ее руку и повел.
Пьянь и рвань расступилась перед ним, воняя спиртом и чесноком, а
в дверях путь преградил губастый молокосос с румянцем на всю щеку
и сказал что-то наглое,  кулаки у него чесались, но Виктор сказал
ему: "Потом, потом", и молокосос исчез. Держась за руки, они про-
бежали по пустому коридору,  затем Виктор,  не выпуская ее  руки,
отпер дверь,  и,  не выпуская ее руки, запер дверь изнутри и было
жарко,  стало нестерпимо жарко, душно, и комната была сначала ши-
рокая  и  просторная,  а потом сделалась узкой и тесной,  и тогда
Виктор распахнул окно, и черный сырой воздух залил его голые пле-
чи  и грудь.  Он вернулся в кровать,  нашарил в темноте бутылку с
джином,  отхлебнул и передал Диане. Потом он лег, и слева тек хо-
лодный воздух, а справа было горячее шелковистое и нежное. Теперь
он слышал, что пьянка продолжается, гости пели хором.
   - Что? - Сказала Диана сонно.
   - Долго они будут выть?
   - Не  знаю.  Какое нам дело?  - Она повернулась на бок и легла
щекой на его плечо. - Холодно, - пожаловалась она.
   Они повозились, забираясь под одеяло.
   - Не спи, - сказал он.
   - Угу, - пробормотала она.
   - Тебе хорошо?
   - Угу.
   - А если за ухо?
   - Угу... Отстань, больно.
   - Слушай, а нельзя здесь пожить недельку?
   - Можно.
   - А где?
   - Я спать хочу. Дай поспать бедной пьяной женщине.
   Он замолчал и лежал не шевелясь.  Она уже спала. "Так я и сде-
лаю" - подумал он.  - "Здесь будет хорошо,  тихо. Только не вече-
ром.  Не станет же он пьянствовать каждый вечер,  ему же лечиться
надо...  Пожить  здесь  денька три-четыре...  пять-шесть и меньше
пить,  совсем не пить и работать...  Давно я не работал...  Чтобы
начать работать,  надо хорошенько заскучать,  чтобы ничего больше
не хотелось"... Он вздрогнул, задремывая - "Насчет Ирмы... Насчет
Ирмы я напишу Рец-Тусову, вот что я сделаю. Не струсил бы Рец-Ту-
сов,  трус он.  Должен мне девятьсот крон... Когда речь заходит о
господине президенте, все это не имеет значения, все мы становим-
ся трусами.  Почему мы все-таки трусы? Чего мы, собственно, боим-
ся?  Перемен мы боимся. Нельзя будет пойти в писательский кабак и
пропустить рюмку очищенной... Швейцар не будет кланяться... И во-
обще швейцара не будет,  самого сделают швейцаром. Плохо, если на
рудники...  Это действтельно плохо... Но это же редко, времена не
те...  Смягчение нравов... Сто раз я об этом думали сто раз обна-
руживал, что бояться в общем-то нечего, а все равно боюсь. Потому
что тупая сила, подумал он. Это страшная штука, когда против тебя
тупая, свиная со щетиной сила, неуязвимая ни для логики, неуязви-
мая ни для эмоций... И Дианы не будет..."
   Он задремал и снова проснулся,  потому что под открытым  окном
громко разговаривали и ржали, как животные. Затрещали кусты.
   - Не могу я их сажать,  - сказал пьяный голос полицмейстера. -
Нет такого закона...
   - Будет, - сказал Росшепера голос. - Я депутат или нет?
   - А такой закон есть,  чтобы под городом - рассадник заразы? -
- Рявкнул бургомистр.
   - Будет, - упрямо сказал Росшепер.
   - Они не заразные,  - пробормотал фальцетом директор гимназии.
   - Я имею ввиду, что в медицинском отношении.
   - Эй, гимназия, - сказал Росшепер, - расстегнуться не забудь.
   - А такой закон есть,  чтобы честных людей разоряли? - Рявкнул
бургомистр. - Чтоб разоряли, есть такой закон?
   - Будет,  я  тебе говорю!  - Сказал Росшепер.  - Я депутат или
нет?
   "Чем бы их садануть?" - Подумал Виктор.
   - Росшепер! - Сказал полицмейстер. - Я тебе друг? Я тебя, под-
леца, выбирал, я тебя, подлеца, на руках носил. А теперь они шля-
ются, заразы по городу. Ничего не могу. Закона нет, понимаешь?
   - Будет,  - сказал Росшепер. - Я тебе говорю, будет. В связи с
заражением атмосферы...
   - Нравственной!  - Вставил директор гимназии. - Нравственной и
моральной.
   - Что?
   - В связи, говорю, с отравлением атмосферы и по причине недос-
таточности обрыбления прилежащих водоемов... Заразу ликвидировать
и учредить в отдаленной местности. Годится?
   - Дай, я тебя поцелую, - сказал полицмейстер.
   - Молодец, - сказал бургомистр. - Голова. Дай я тебя тоже...
   - Ерунда,  - сказал Росшепер.  - Раз плюнуть...  Споем? Нет не
желаю. Пошли еще по маленькой.
   - Правильно. По маленькой - и домой.
   Снова затрещали кусты, Росшепер сказал уже где-то в отдалении:
"Эй,  гимназия, застегнуться забыл!" И под окном стало тихо. Вик-
тор снова задремал и просмотрел какой-то  незначительный  сон,  а
потом раздался телефонный звонок.
   - Да,  - сказала Диана хрипло.  - Да,  это я... - Она откашля-
лась.  - Ничего,  ничего, я слушаю... Все хорошо, он был по-моему
доволен...
   Она разговаривала, перевалившись через Виктора, и он вдруг по-
чувствовал, как напряглось ее тело.
   - Странно, - сказала она. - Хорошо, я сейчас посмотрю... Да...
Хорошо, я ему скажу.
   Она положила трубку,  перелезла через Виктора и зажгла ночник.
   - Что случилось, - спросил Виктор сонно.
   - Ничего. Спи, я сейчас вернусь.
   Сквозь прижмуренные веки он смотрел,  как она собирает разбро-
санное белье,  и лицо у нее было такое серьезное, что он встрево-
жился.  Она быстро оделась,  и вышла,  на  ходу  одергивая  белое
платье. Росшеперу плохо, подумал он, прислушиваясь. Допился, ста-
рый мерин. В огромном здании было тихо и он отчетливо слышал шаги
Дианы в коридоре, но она шла не направо, к аппартаментам Росшепе-
ра, как он ожидал, а налево. Потом скрипнула дверь и шаги стихли.
Он повернулся набок и попробовал снова заснуть, но сна не было он
понял,  что ждет Диану и что ему не заснуть,  пока она не придет.
Тогда он сел и закурил.  Желвак на затылке принялся пульсировать,
и он поморщился.  Диана не возвращалась.  Почему-то  он  вспомнил
желтолицего плясуна с орлиным профилем. Он-то здесь причем? - По-
думал Виктор. Артист, который играет другого артиста, который иг-
рает третьего... А, вот в чем дело: он вышел как раз оттуда, сле-
ва, куда ушла Диана. Дошел до лестничной площадки и превратился в
пижона.  Сначала играл светского льва,  потом стал играть разбол-
танного хлыща...  Виктор снова прислушался. На редкость тихо, все
спят...  Храпит кто-то... Потом снова скрипнула дверь, и послыша-
лись приближающиеся шаги.  Диана вошла,  лицо ее по прежнему было
серьезно.  Ничего не кончилось,  происшествие продолжается. Диана
подошла к тефону и набрала номер.
   - Его нет,  - сказала она. - Нет-нет, он ушел... Я тоже... Ни-
чего, ничего, что вы... Спокойной ночи.
   Она положила трубку, постояла немного, смотря в темноту за ок-
ном, затем села на кровать рядом с Виктором. В руке у нее был ци-
линдрический  фонарик.  Виктор  закурил сигарету и подал ей.  Она
молча курила, о чем-то напряженно думая, а потом спросила:
   - Ты когда заснул?
   - Не знаю, трудно сказать.
   - Но уже после меня?
   - Да.
   Она повернула к нему лицо.
   - Ты ничего не слышал? Какой - нибудь драки, скандала...
   - Нет, - сказал Виктор. - По-моему, все было очень мирно. Сна-
чала они пели, потом Росшепер с компанией мочился у нас под окна-
ми, потом я заснул... Они уже собирались разъезжаться.
   Она бросила сигарету за окно и поднялась.
   - Одевайся, - сказала она.
   Виктор усмехнулся и протянул руку за трусами. Слушаюсь и пови-
нуюсь,  подумал он. Хорошая вещь - повиновение. Только не надо ни
о чем спрашивать. Он спросил:
   - Пойдем или поедем?
   - Что?... Сначала пойдем, а там видно будет.
   - Кто-нибудь пропал?
   - Кажется.
   - Росшепер?
   Он вдруг поймал на себе ее взгляд.  Она смотрела на него с со-
жалением.  Она  уже  немного раскаивалась,  что позвала его.  Она
спрашивала себя:а кто он,  собственно,  такой,  чтобы брать его с
собой?
   - Я готов, - сказал он.
   Она все еще сомневалась, задумчиво играя фонариком.
   - Ну, ладно... Тогда пошли, - она уже двинулась с места.
   - Может быть сломать у стула ножку? - Предложил Виктор. - Или,
скажем, у кровати...
   Она встрепенулась.
   - Нет.  Ножка не годится.  - Она выдвинула ящик стола и вынула
огромный черный пистолет. - На, - сказала она.
   Виктор насторожился было,  но это оказался спортивный мелкока-
либерный пистолет. И к тому же без обоймы.
   -Давай патроны, -сказал Виктор.
   Она непонимающе посмотрела на него, потом посмотрела на писто-
лет и сказала:
   -Нет. Патроны не понадобятся. Пошли.
   Виктор пожал плечами и сунул пистолет в карман. Они спустились
в вестибюль и вышли на крыльцо. Туман поредел, моросил хилый дож-
дик. Машин у крыльца не было. Диана свернула в аллейку между мок-
рыми  кустами  и включила фронарик.  Дурацкое положение,  подумал
Виктор.  Ужасно хочется спросить,  в чем дело, а спросить нельзя.
Хорошо бы придумать как спросить.  Не спросить, а отпустить заме-
чание с вопросом в подтексте. Как-нибудь облитически. Может быть,
драться  придется?  Неохота...  Буду бить рукояткой.  Прямо между
глаз...  А как там мой желвак? Желвак оказался на месте и побали-
вал.  Странные,  однако,  обязанности  у медсестры в этом санато-
рии...  А ведь я всегда считал,  что Диана, - женщина с тайной. С
первого взгляда и все пять дней...  Ну и сырость, надо было глот-
нуть перед уходом.  Как только вернусь,  сейчас же глотну...  А я
молодец, подумал он. Никаких вопросов. Слушаюсь и повинуюсь.
   Они обошли крыльцо,  пробрались через сирень и оказались перед
оградой.  Диана посветила. Одного железного прута в ограде не бы-
ло.
   - Виктор,  - сказала она негромко.  - Сейчас мы пойдем по тро-
пинке.  Ты пойдешь сзади.  Смотри под ноги,  и ни шагу в сторону.
Понял?
   - Понял,  - покорно сказал Виктор.  - Шаг влево, шаг вправо, -
стреляю.
   Диана пролезла первой и посветила  Виктору.  Потом  они  очень
медленно  двинулись под гору.  Это был восточный склон холма,  на
котором стоял санаторий.  Вокруг шумели под дождем невидимые  де-
ревья. Раз Диана подскользнулась, и Виктор едва успел схватить ее
за плечи.  Она нетерпеливо вывернулась и пошла дальше. Каждую ми-
нуту  она  повторяла:  "Смотри под ноги"...  "Держись за мной"...
Виктор послушно смотрел вниз,  на ноги Дианы мелькающие в прыгаю-
щем светлом круге.  Сначала он все ожидал удар по затылку,  прямо
по желваку,  или чего-нибудь в этом роде, а потом решил: вряд ли.
Концы с концами не сходились.  Просто,  наверное, удрал какой ни-
будь псих - например,  у Росшепера случилась белая горячка, и его
придется вести обратно, пугая разряженным пистолетом...
   Диана неожиданно остановилась и что-то сказала, но ее слова не
дошли до сознания Виктора, потому что в следующую секунду он уви-
дел возле тропинки чьи-то блестящие глаза,  неподвижнвые,  огром-
ные,  пристально  глядевшие из-под мокрого выпуклого лба - только
глаза и лоб, и ничего больше, ни рта, ни тела - ничего. Сырая тя-
желая темнота и в светлом круге - блестящие глаза и неестественно
белый лоб.
   - Сволочи,  -  сказала Диана перехваченным голосом.  - Так я и
знала. Зверье.
   Она упала на колени, луч скользнул вдоль черного тела и Виктор
увидел какую-то блестящую металлическую дугу, цепь в траве, а Ди-
ана скомандывала: "Скорей, Виктор". Он присел рядом с нею на кор-
точки и только теперь понял, что это капкан, а в капкане нога че-
ловека.  Он  обеим руками вцепился в железные челюсти и попытался
их развести,  но они подались чуть-чуть и сомкнулись снова.  "Ду-
рак!" - Крикнула Диана.  - "Пислетом".  Он скрипнул зубами, ухва-
тился поудобнее, напряг все мускулы так, что заскрипело в плечах,
и челюсти разошлись.  "Тащи",  - хрипло сказал он. Нога коченела,
железные дуги сомкнулись снова и сжали ему пальцы. "Подержи фона-
рик",  - сказала Диана.  "Не могу",  - Виновато сказал Виктор.  -
"Попался.  Возьми у меня из кармана пистолет...  "Диана чертыхну-
лась,  полезла к нему в карман. Он снова развел капкан, она вста-
вила между скобами рукоятку, и он освободился.
   - Подержи фонарик,  - повторила она.  - Я посмотрю , что с но-
гой.
   - Кость раздроблена,  - сказал из темноты напряженный голос. -
Несите меня в санаторий и вызывайте машину.
   - Правильно,  - сказала Диана. - Сейчас, Виктор, давай фонарь,
возьми его.
   Она посветила. Человек сидел на прежнем месте, прислонившись к
стволу дерева.  Нижняя половина его лица была закутана черной по-
вязкой.
   "Очкарик", - подумал Виктор. - "Мокрец. Как он сюда попал?"
   - Бери же, - нетерпеливо сказала Диана. - На спину.
   - Сейчас,  - отозвался он. Ему вспомнились желтые круги вокруг
глаз.  Подкатило к горлу.  - Сейчас. - Он присел возле мокреца на
корточки и повернулся к нему спиной.  - Возьмите меня за  шею,  -
сказал он.
   Мокрец оказался тощим и легким.  Он не двигался и,  даже каза-
лось,  не дышал,  и он не стонал, когда Виктор поскальзывался, но
всякий раз его тело сводило судорогой. Тропинка была гораздо кру-
че, чем думал Виктор, и когда они дошли до ограды, он основатель-
но запыхался.  Трудно оказлось протащить мокреца через щель в ог-
раде, но и с этим они в конце концов справились.
   - Куда его? - Спросил Виктор, когда они подошли к подъезду.
   - Пока в вестибюль, - ответила Диана.
   - Не надо,  - тем же напряженным голосом  произнес  мокрец.  -
Оставьте меня здесь.
   - Здесь дождь, - возразил Виктор.
   - Перестаньте болтать, - сказал мокрец. - Я останусь здесь.
   Виктор промолчал и стал подниматься по ступенькам.
   - Оставь его, - сказала Диана.
   Виктор остановился.
   - Какого черта, - сказал он. - Здесь же дождь.
   - Не будьте дураком, - повторил мокрец. - Оставьте здесь.
   Виктор, не говоря ни слова, шагая через три ступеньки, поднял-
ся к двери и вошел в вестибюль.
    - Кретин, - тихо сказал мокрец и уронил голову на его плечи.
   - Болван, - сказала Диана, догоняя Виктора и хватая его за ру-
кав.  -  Ты  его  убьешь,  идиот!  Немедленно вынеси и положи под
дождь! Немедлено, слышишь? Ну, чего стоишь?
   - С  ума вы все посходили,  - сердито и растерянно сказал Вик-
тор.
   Он повернулся,  пнул  дверь  и вышел на крыльцо.  Дождь словно
только и ждал этого.  Только что он лениво моросил,  а тут  вдруг
хлынул настоящим ливнем.  Мокрец тихонько застонал, поднял голову
и вдруг задышал часто-часто,  как загнанный.  Виктор все еще мед-
лил, инстиктивно осматриваясь в поисках какого-нибудь навеса.
   - Положите меня, - сказал мокрец.
   - В лужу? - Язвительно и горько спросил Виктор.
   - Это безразлично... Положите.
   Виктор осторожно  опустил его на керамические плиты крыльца, и
мокрец сразу вытянулся, и раскинул руки, правая нога его была не-
естественно вывернута, огромный лоб в свете сильной лампы казался
синевато-белым.  Виктор сел рядом на ступеньку. Ему хотелось уйти
в вестибюль, но это было невозможно - оставить под проливным дож-
дем раненого человека,  а самому уйти в тепло.  "Сколько раз меня
сегодня называли  дураком?" - Подумал он ,  обтирая лицо ладонью.
Ох, что-то много. И, кажется, в этом есть доля истины, поскольку,
дурак,  он же болван, он же кретин и прочее - это невежда, упорс-
твующий в своем невежестве. А ведь ей-богу, ему под дождем лучше!
И глаза открыл, и не такие они у него страшные... Мокрец, подумал
он.  Да, пожалуй мокрец а не очкарик. Как это его в капкан занес-
ло?  И откуда здесь капкан? Второго мокреца сегодня встречаю, и у
обоих неприятности...
   Диана в вестибюле говорила по телефону. Виктор прислушался.
   - Нога!... Да. Раздроблена кость... Хорошо... Ладно... Скорее,
мы ждем.
   Сквозь стеклянную дсверь Виктор увидел, как она повесила труб-
ку и побежала вверх по лестнице.  Что-то у нас в городе стало не-
хорошо с мокрецами.  Возня какая-то вокруг них.  Что-то они  всем
стали  мешать,  даже директору гимназии.  Даже Лоле,  вспомнил он
вдруг. Кажется, она тоже проходилась насчет их... Он посмотрел на
мокреца. Мокрец смотрел на него.
   - Как вы себя чувствуете?  - Спросил Виктор.  Мокрец молчал. -
Вам что-нибудь нужно?  - Спросил Виктор,  повышая голос. - Глоток
джину?
   - Не орите, - сказал мокрец. - Я слышу.
   - Больно? - Сочувственно спросил Виктор.
   - А вы как думаете?
   На редкость неприятный чеовек,  подумал Виктор. - Впрочем, бог
с ним. Встретились и разошлись. А ему больно...
   - Ничего, - сказал он. - Потерпите еще несколько минут. Сейчас
за вами приедут.
   Мокрец ничего не ответил,  лоб его сморщился, глаза закрылись.
Он  стал  похож на мертвеца - плоский и неподвижный под проливным
дождем.  На крыльцо выскочила Диана  с  докторским  чемоданчиком,
присела  рядом и стала что-то делать с покалеченной ногой. Мокрец
тихонько зарычал,  но Диана не произнесла успокаивающих слов, ка-
кие обычно говорят в таких случаях врачи.  "Тебе помочь?" - Спро-
сил Виктор.  Она не ответила. Он поднялся, и Диана не поворачивая
головы проговорила: "Подожди, не уходи".
   - Я не ухожу,  - сказал Виктор. Он смотрел, как она ловко нак-
ладывает шину.
   - Ты еще понадобишься, - сказала Диана.
   - Я не ухожу, - повторил Виктор.
   - Вообще-то,  ты можешь сбегать наверх. Сбегай, хлебни чегони-
будь, пока есть время, но потом сразу возвращайся.
   - Ничего, - сказал Виктор. - Обойдусь.
   Потом где-то  за пеленой дождя зарычал мотор,  вспыхнули фары.
Виктор увидел какой-то джип,  осторожно заворачивающий в  ворота.
Джип  подкатил  к  крыльцу,  и из него грузно выбрался Юм Голем в
своем неуклюжем плаще.  Он поднялся по ступенькам,  нагнулся  над
мокрецом, взял его за руку.
   Мокрец глухо сказал:
   - Никаких уколов.
   - Ладно, - сказал Голем и посмотрел на Виктора. - Бери его.
   Виктор взял  мокреца  на  руки и понес к джипу.  Голем обогнал
его, распахнул дверцу и залез внутрь.
   - Давай  его сюда,  - сказал он из темноты.  - Нет ногами впе-
ред... Смелее. Придержите за плечи...
   Он сопел  и  возился в машине.  Мокрец снова зарычал,  и Голем
сказал ему что-то непонятное, а может быть выругался, что-то вро-
де "Шесть  уколов  на  шее..."  Потом он вылез наружу,  захлопнул
дверцу и, усаживаясь за руль, спросил Диану:
   - Вы им звонили?
   - Нет, - ответила Диана. - Позвонить?
   - Теперь уже не стоит,  - сказал Голем, - а то они все законо-
патят. До свидания.
   Джип тронулся с места, обогнул клумбу и укатил по аллее.
   - Пойдем, - сказала Диана.
   - Поплывем,  - сказал Виктор. Теперь, когда все кончилиось, он
не чувствовал ничего больше, кроме раздражения.
   В вестибюле Диана взяла его под руку.
   - Ничего, - сказала она. - Сейчас переоденешься в сухое, выпь-
ешь водочки, и все станет хорошо.
   - Течет,  как с мокрой собаки, - сердито пожаловался Виктор. -
И потом, может быть, ты объяснишь, что здесь произошло?
   Диана устало вздохнула.
   - Да ничего здесь особенного не произошло.  Не надо было фона-
рик забывать.
   - А капканы на дорогах - это у вас в порядке вещей?
   - Бургомистр ставит, сволочь...
   Они поднялись на второй этаж и пошли по коридору.
   - Он сумасшедший? - Осведомился Виктор. - Это же уголовное де-
ло. Или он действительно сумасшедший?
   - Нет.  Он просто сволочь и ненавидит мокрецов. Как и весь го-
род
   - Это я заметил.  Мы их тоже не любим,  но  капканы...  А  что
мокрецы им сделали?
   - Надо же кого-то ненавидеть,  - сказала Диана. В одних местах
ненавидят евреев, где-то еще негров, а у нас мокрецов.
   Она остановилась перед дверью.  Диана повернула ключ,  вошла и
зажгла свет.
   - Подожди, - сказал Виктор, озираясь. - Куда ты меня привела?
   - Это лаборатория, - ответила Диана. - Я сейчас...
   Виктор остался в дверях и смотрел,  как она ходит по  огромной
комнате и закрывает окна.
   Под окнами темнели лужи.
   - А что он здесь делал ночью? - Спросил Виктор.
   - Где, - спросила Диана, не оборачиваясь.
   - На тропинке... Ты ведь знала, что он здесь?
   - Ну понимаешь,  - сказала она, - в лепрозории плохо с медика-
ментами. Иногда они приходят к нам, просят...
   Она закрыла последнее окно и прошлась по лаборатории,  огляды-
вая столы, заставленные приборами и химической посудой.
   - Гнусно все это, - сказал Виктор. - Ну и государство. Куда ни
приедешь - везде какая-нибудь дрянь... Пошли, а то я замерз.
   - Сейчас, - сказала Диана.
   Она взяла со стола какую-то темную одежду и встряхнула ее. Это
был мужской вечерний костюм. Она аккуратно повесила его в шкафчик
для спецодежды.  - Откуда здесь костюм?  - Подумал Виктор. - При-
чем, какой-то знакомый костюм...
   - Ну вот,  - сказала Диана, - ты как хочешь, а я сейчас залезу
в горячую ванну.
   - Послушай, Диана, - сказал Виктор осторожно. - А кто был этот
с таким вот носом... Желтолицый? С которым ты плясала...
   Диана взяла его за руку.
   - Видишь ли,  - сказала она, помолчав, - это мой муж... Бывший
муж.

     4. Глава четвертая.

   - Давно я вас не видел в городе,  - сказал  Павор  насморочным
голосом.
   - Не так уж давно, - возразил Виктор. - Всего два дня.
   - Можно с вами посидеть,  или вы хотите побыть вдвоем? - Спро-
сил Павор.
   - Садитесь, - вежливо сказала Диана.
   Павор сел напротив нее и крикнул:  "Официант, двойной коньяк!"
Смеркалось,  швейцар  задергивал  шторы на окнах.  Виктор включил
торшер.
   - Я вами восхищаюсь, - обратился Павор к Диане.
   - Жить в такой комнате и сохранить прекрасный цвет  лица...  -
Он чихнул. - Извините. Эти дожди меня доканают... Как работается?
- Спросил он Виктора.
   - Неважно.  Не могу я работать, когда пасмурно - все время хо-
чется выпить.
   - Что это за скандал вы учинили у полицмейстера? - Спросил Па-
вор.
   - А, чепуха, - сказал Виктор. - Искал справедливости.
   - А что случилось?
   - Скотина  бургомистр  охотился на мокрецов с капканами.  Один
попался, повредил ногу. Я взял капкан, пошел в полицию и потребо-
вал расследования.
   - Так, - сказал Павор. - А дальше?
   - В этом городе странные законы. Поскольку заявления от потер-
певшего не поступило,  считается, что преступления не было, а был
несчастный случай, в коем никто, кроме потерпевшего не повинен. Я
сказал полицмейстеру, что приму это к сведению, а он мне объявил,
что это угроза; на чем мы и расстались.
   - А где это случилось? - Спросил Павор.
   - Около санатория.
   - Около санатория?  Что это мокрецу понадобилось около санато-
рия?
   - По-моему, это никого не касается, - резко сказала Диана.
   - Конечно,  - сказал Павор.  - Я просто удивился... - Он смор-
щился,  зажмурил глаза и со звоном чихнул.  - Фу,  черт, - сказал
он. - Прошу прощения.
   Он полез в карман и вытащил большой носовой платок.  Что-то со
стуком упало на пол. Виктор нагнулся. Это был кастет. Виктор под-
нял его и протянул Павору.
   - Зачем вы это таскаете? - Спросил он.
   Павор, зарывшись лицом в носовой платок смотрел на кастет пок-
расневшими глазами.
   - Это все из-за вас,  - произнес он сдавленным голосом и  выс-
моркался.  -  Это  вы  меня  напугали своим рассказом...  А между
прочим,  говорят,  здесь действует какая-то местная банда.  То ли
бандиты, то ли хулиганы, а мне, знаете ли, не нравится, когда ме-
ня бьют.
   - Вас часто били? - Спросила Диана.
   Виктор посмотрел на нее.  Она сидела в кресле, положив ногу на
ногу и курила,  опустив глаза. Бедный Павор, подумал Виктор. Сей-
час тебя отошьют.  Он протянул руку и одернул юбку у нее на коле-
нях.
   - Меня? - Сказал Павор. - Неужели у меня вид человека, которо-
го   часто  бьют?  Это  надо  поправить.  Официант,  еще  двойной
коньяк!... Да, так на следующий день я зашел в слесарную мастерс-
кую, и мне там в два счета смастерили эту штуку. - Он с довольным
видом осмотрел кастет.  - Хорошая штучка,  даже  Голему  понрави-
лась...
   - Вас так и не пустили в лепрозорий? - Спросил Виктор.
   - Нет,  не пустили,  и надо понимать, не пустят. Я уже разуве-
рился.  Я уже написал жалобы в три департамента,  а теперь сижу и
сочиняю отчет, - пожаловался Павор. - На какую сумму лепрозорий в
минувшем году получил подштанников.  Отдельно  мужских,  отдельно
женских. Дьявольски увлекательно.
   - Напишите,  что у них не хватает медикаментов,  - посоветовал
Виктор.
   Павор удивленно поднял брови, а Диана лениво сказала:
   - Лучше бросьте вашу писанину,  а выпейте стакан горячего вина
и ложитесь спать.
   - Намек понял,  - сказал Павор со вздохом.  - Придется идти...
Вы знаете в каком я номере?  - Спросил он Виктора. - Навестили бы
как-нибудь.
   - Двести тридцать третий, - сказал Виктор. - Обязательно.
   - До  свидания,  - сказал Павор,  поднимаясь.  - Желаю приятно
провести вечер.
   Они смотрели,  как он подошел к стойке,  взял бутылку красного
вина и пошел к выходу.
   - Язык у тебя длинный, - сказала Диана,
   - Да, - согласился Виктор. - Виноват. Понимаешь, он мне что-то
нравится.
   - А мне - нет, - сказала Диана.
   - И доктору Р. Квадриге тоже - нет. Интересно, почему?
   - Морда у него мерзкая,  - ответила Диана. - Белокурая бестия.
Знаю я таких.  Настоящие мужчины. Без чести, без совести, повели-
тели дураков.
   - Вот тебе и на,  - удивился Виктор. - А я-то думал, что такие
мужчины должны тебе нравиться.
   - Теперь нет мужчин, - теперь либо фашисты, либо бабы.
   - А я? - Осведомился Виктор с интересом.
   - Ты?  Ты  слишком любишь маринованные миноги.  И одновременно
справедливость.
   - Правильно. Но, по-моему, это хорошо.
   - Это неплохо. Но если бы тебе пришлось выбирать, ты бы выбрал
миноги, вот что плохо. Тебе повезло, что у тебя талант.
   - Что это ты такая злая сегодня? - Спросил Виктор.
   - А я вообще злая.  У тебя - талант,  у меня - злость.  Если у
тебя отобрать талант,  а у меня - злость,  то останутся два сово-
купляющихся нуля.
   - Нуль нулю рознь, - заметил Виктор. - Из тебя даже нуль полу-
чился бы не плохой - стройный, прекрасно сложенный нуль. И, кроме
того,  если у тебя отобрать твою злость - ты станешь доброй,  что
тоже в общем неплохо...
   - Если у меня отобрать злость я стану медузой.  Чтобы я  стала
доброй, нужно заменить злость добротой.
   - Забавно,  - сказал Виктор. - Обычно женщины не любят рассуж-
дать.  Но уж когда начинают, то становятся удивительно категорич-
ными.  Откуда ты,  собственно,  взяла, что у тебя только злость и
никакой доброты? Так не бывает. Доброта в тебе тоже есть , только
она не заметна за злостью.  В каждом человеке намешано всего  по-
немножку, а жизнь выдавливает из этой смеси что-нибудь на поверх-
ность...
   В зал  ввалилась компания молодых людей,  и сразу стало шумно.
Молодые люди чувствовали себя непринужденно:  они обругали офици-
анта, погнали его за пивом, а сами обсели столик в дальнем углу и
принялись громко разговаривать и гоготать во все горло. Здоровен-
ный губастый дылда с румяными щеками, прищелкивая на ходу пальца-
ми и пританцовывая,  направился к стойке. Тэдди ему что-то подал,
он,  оттопырив мизинец,  взял рюмку двумя пальцами,  повернулся к
стойке спиной, оперся на нее локтями и скрестил ноги, победитель-
но оглядывая  пустой зал.  "Привет,  Диана!" - Заорал он.  - "Как
жизнь?". Диана равнодушно улыбнулась ему.
   - Что это за диво? - Спросил Виктор.
   - Некий Фламин Ювента,  - ответила Диана. - Племянничек полиц-
мейстера.
   - Где-то я его видел, - сказал Виктор.
   - Да ну его к черту,  - нетерпеливо сказала Диана.  - Все люди
медузы,  и ничего в них такого не  замешано.  Попадаются  изредка
настоящие  у  которых  есть  что-нибудь  свое - доброта,  талант,
злость, отними у них это, и ничего не останется, станут медузами,
как и все. Ты, кажется, вообразил, что нравишься мне своим прист-
растием к миногам и справедливости? Чепуха! У тебя талант, у тебя
книги,  у  тебя  известность,  а в остальном ты такая же дремучая
рохля, как и все.
   - То  что  ты говоришь,  - объявил Виктор,  - до такой степени
неправильно,  что я даже не обижаюсь.  Но ты  продолжай,  у  тебя
очень интересно меняется лицо, когда ты говоришь.
   Он закурил и передал ей сигарету. - Продолжай.
   - Медузы, - сказала она горько. - Скользкие глупые медузы. Ко-
паются,  ползают,  стреляют, сами не знают, чего хотят, ничего не
умеют, ничего по-настоящему не любят... Как черви в сортире.
   - Это неприлично,  - сказал Виктор. - Образ, несомненно выпук-
лый,  но решительно не аппетитный.  И вообще все это банальности.
Диана, милая моя, ты не мыслитель. В прошлом веке в провинции это
еще как-то звучало-бы... Общество, по крайней мере, было бы слад-
ко шокировано, и бледные юноши с горящими глазами таскались бы за
тобой по пятам.  Но сегодня это уже очевидности.  Сегодня уже все
знают,  что есть человек. Что с человеком делать - вот вопрос. Да
и то признаться, уже навяз в зубах.
   - А что делают с медузами?
   - Кто? Медузы?
   - Мы.
   - Насколько я знаю - ничего. Консервы из них, кажется, делают.
   - Ну и ладно,  - сказала Диана.  - Ты что-нибудь заработал  за
это время?
   - А как  же!  Я  написал  страшно  трогательное  письмо  другу
Рец-Тусову.  Если после этого письма он не устроит Ирму в пансио-
нат, значит я никуда не годен.
   - И это все?
   - Да, - сказал Виктор. - Все остальное я выбросил.
   - Господи!  - Сказала Диана. - А я то за тобой ухаживала, ста-
ралась не мешать, отгоняла Росшепера...
   - Купала меня в ванне, - напомнил Виктор.
   - Купала тебя в ванне, поила тебя кофе...
   - Погоди,  - сказал Виктор. - Но ведь я тоже купал тебя в ван-
не.
   - Все равно.
   - Как это-все равно?  Ты думаешь, легко работать, выкупав тебя
в ванне?  Я сделал шесть вариантов описания этого процесса, и все
они никуда не годятся.
   - Дай почитать.
   - Только для мужчин,  - сказал Виктор. - Кроме того, я их выб-
росил, разве я тебе не сказал? И вообще, там было так мало патри-
отизма и национального самосознания,  что все равно никому нельзя
было бы показать.
   - Скажи,  а ты как - сначала напишешь,  а потом уже вставляешь
национальное самосознание?
   - Нет,  - сказал Виктор.  - Сначала я проникаюсь  национальным
самосознанием  до глубины души:  читаю речи господина президента,
зубрю наизусть богатырские саги, посещаю патриотические собрания.
Потом,  когда меня начинает рвать - не тошнить,  а уже рвать, - я
принимаюсь за дело... Давай поговорим о чем-нибудь другом. Напри-
мер, что мы будем делать завтра.
   - Завтра у тебя встреча с гимназистами.
   - Это быстро. А потом?
   Диана не ответила.  Она смотрела мимо. Виктор обернулся. К ним
подходил мокрец во всей своей красе:  черный,  мокрый, с повязкой
на лице.
   - Здравствуйте, - сказал он Диане. - Голем еще не вернулся?
   Виктор поразился,  какое лицо сделалось у Дианы. Как на карти-
не. Даже не на картине - на иконе. Странная неподвижность черт, и
ты недоумеваешь, то ли это замысел мастера, то ли бессилие ремес-
ленника.  Она не ответила. Она молчала, и мокрец тоже молча смот-
рел на нее,  и никакой неловкости не было в этом молчании  -  они
были вместе, а Виктор и все прочие отдельно. Виктору это очень не
понравилось.
   - Голем, наверное, сейчас придет, - сказал он громко.
   - Да, - сказала Диана. - Присядьте, подождите.
   У нее был обычный голос,  и она улыбалась мокрецу обычной рав-
нодушной улыбкой.  Все было как обычно - Виктор был с  Дианой,  а
мокрец и все прочие были отдельно.
   - Прошу!  - Весело казал Виктор, указывая на кресло доктора Р.
Квадриги.
   Мокрец сел,  положив на колени руки в черных перчатках. Виктор
налил  ему коньяку.  Мокрец привычно-небрежным жестом взял рюмку,
покачал, как будто взвешивая, и снова поставил на стол.
   - Я надеюсь, вы не забыли? - Сказал он Диане.
   - Да,  - сказала Диана.  - Да. Сейчас принесу. Виктор, дай мне
ключ от номера, я сейчас приду.
   Она взяла ключ и быстро пошла к выходу.  Виктор закурил. Что с
тобой, приятель?-Сказал он себе. Что-то тебе слишком многое мере-
щится в последнее время. Нежный ты стал, чувствительный какой-то.
Ревнивый.  А зря,  тебя это совершенно не касается-все эти бывшие
мужья,  все эти странные знакомства...  Диана - это Диана, а ты -
это ты.  Росшепер - импотент.  Импотент.  Вот и будет с тебя.  Он
знал,  что все это не так просто,  что он уже проглотил  какую-то
отраву, но он сказал себе:  хватит,  и сегодня - сейчас, пока ему
удалось убедить себя, что действительно, хватит.
   Мокрец сидел напротив,  неподвижный и страшный, как чучело. От
него пахло сыростью,  и еще чем-то,  какой-то медициной. Мог ли я
подумать,  что когда-нибудь буду сидеть с мокрецом в ресторане за
одним столиком...  Прогресс,  ребята,  движется куда-то понемнож-
ку... Или это мы стали такие всеядные: дошло до нас, наконец, что
все люди - братья?  Человечество,  друг мой, я горжусь собою... А
вы, сударь, отдали бы свою дочь за мокреца?
   - Моя фамилия - Банев,  - представился Виктор и спросил: - как
здоровье вашего... Пострадавшего? Того, что попал в капкан?
   Мокрец быстро повернулся к нему.  Смотрит, как через бруствер,
подумал Виктор.
   - Удовлетворительно, - ответил мокрец сухо.
   - На его месте я подал бы заявление в полицию.
   - Не имеет смысла, - сказал мокрец.
   - Почему  же?  - Сказал Виктор.  - Не обязательно обращаться в
местную полицию, можно обратиться в окружную...
   - Нам это не нужно.
   Виктор пожал плечами.
   - Каждое  ненаказанное преступление рождает новое преступление
   - Да,но нас это не интересует.
   Они помолчали. Потом мокрец сказал:
   - Меня зовут Зурзмансор.
   - Знаменитая фамилия,  - вежливо сказал Виктор.  - Вы не родс-
твенник Павлу Зурзмансору, социологу?
   Мокрец прищурил глаза.
   - Даже не однофамилец, - сказал он. - Мне говорили, Банев, что
завтра вы выступаете в гимназии...
   Виктор не успел ответить. За спиной у него двинулось кресло, и
молодцеватый баритон произнес:
   - А ну, зараза, пошел отсюда вон!
   Виктор обернулся.  Над  ним  возвышался губастый Фламин Ювента
или как его там,  словом,  племянничек.  Виктор глядел на него не
дольше секунды, но уже чувствовал сильнейшее раздражение.
   - Вы это кому, молодой человек? - Осведомился он.
   - Вашему  приятелю,  -  любезно  сообщил Фламин Ювента и снова
гаркнул. - Тебе говорят, мокрая шкура!
   - Одну минуточку,  - сказал Виктор и встал. Фламин Ювента, ух-
мыляясь смотрел на него сверху вниз.  Этакий юный голиаф в  спор-
тивной куртке, сверкающей многочисленными эмблемами, наш простей-
ший отечественный штурмфюрер,  верная  опора  нации  с  резиновой
дубинкой в заднем кармане,  гроза левых, правых и умеренных. Вик-
тор протянул руку к его галстуку и спросил,  изобразив  озабочен-
ность  и любопытство:  "Что это у вас такое?" И когда юный голиаф
машинально наклонил голову,  чтобы поглядеть,  что у него там та-
кое,  Виктор крепко ущемил его большой нос большим и указательным
пальцем.  "Э!" - Ошеломленно воскликнул юный голиаф  и  попытался
вырваться,  но  Виктор его не выпустил,  и некоторое время стара-
тельно и с ледяным наслаждением крутил и выворачивал  этот наглый
крепкий нос,  приговаривая: "Веди себя прилично, щенок, племянни-
чек, штурмовичок, вшивый сукин сын, хамло..." Позиция была исклю-
чительно удобной: юный голиаф отчаянно лягался, но между ними бы-
ло кресло,  юный голиаф месил воздух кулаками,  но руки у Виктора
были длинные и Виктор все крутил вращал,  драл и вывертывал, пока
у него над головой не пролетела бутылка.  Тогда он оглянулся:  на
него раздвигая столы и опрокидывая кресла, с грохотом неслась вся
банда - пятеро,  причем двое из них были очень рослые. На мгнове-
ние все застыло,  как на фотоснимке - черный Зурзмансор, спокойно
откинувшийся в кресле; Тэдди, повисший в прыжке над стойкой; Диа-
на с белым свертком посередине зала; а на заднем плане в дверях -
свирепое усатое лицо швейцара;  и совсем рядом - злобные морды  с
разинутыми  ртами.  Затем  фотография  кончилась и началось кино.
Первого верзилу Виктор очень удачно сшиб ударом по скуле. Тот ис-
чез и некоторое время не появлялся.  Но другой верзила попал Вик-
тору в ухо.  Кто-то еще ударил его ребром ладони по щеке. Видимо,
промахнулся  по  горлу.  А еще кто-то - освободившийся голиаф?  -
Прыгнул на него сзади.  Все это было грубое уличное  хулиганье  -
опора нации,  - только один из них знал бокс, а остальные жаждали
не столько драться,  сколько увечить,  выдавить  глаз,  разорвать
рот, лягнуть в пах. Будь Виктор один, они бы его искалечили, но с
тыла на них набежал Тэдди, который свято исповедывал золотое пра-
вило  всех  вышибал  -  гасить любую драку в самом зародыше,  а с
фланга появилась Диана,  Диана бешенная,  оскаленная  ненавистью,
непохожая на себя,  уже без белого пакета,  а с тяжелой плетенной
бутылью в руках;  и еще подоспел швейцар, человек хотя и пожилой,
но,  судя по ухваткам, бывший солдат - он действовал связкой клю-
чей,  словно это был ремень со штыком в ножнах.  Так что когда из
кухни прибежали два официанта, делать им было уже нечего. Племян-
ник удрал, забыв на столике транзистор. Один из молодчиков остал-
ся лежать под столиком - это был тот,  которого Диана свалила бу-
тылью,  остальных четверых Виктор с Тэдди, подбадривая друг друга
удалыми возгласами буквально вынесли из зала на кулаках, прогнали
через вестибюль и пинками забили в вертящуюся дверь.  По  инерции
они вылетели наружу сами и только там, осознали под дождем полную
победу и несколько успокоились.
   - Сопляки паршивые,  - сказал Тэдди, закуривая сразу две сига-
реты,  - себе и Виктору. - Манеру взяли - каждый четверг буянить.
Прошлый раз недоглядел - два кресла сломали. А кому платить? Мне!
   Виктор щупал распухшее ухо.
   - Племянничек ушел,  - сказал он с сожалением. - Так я до него
как следует не добрался.
   Это хорошо,  - сказал Тэдди деловито.  - С этим губастым лучше
не связываться.  Дядюшка у него знаешь кто,  да и сам он... Опора
родины и порядка,  или как они там называются. А драться ты, гос-
подин писатель навострился.  Такой,  помню,  хлипкий сопляк был -
тебе, бывало, дадут, а ты и под стол. Молодец.
   - Такая уж у меня профессия,  -  вздохнул  Виктор.  -  Продукт
борьбы за существование. У нас как ведь - все на одного. А госпо-
дин президент за всех.
   - Неужели до драки доходит? - Простодушно удивился Тэдди.
   - А вы как думали!  Напишут на  тебя  похвальную  статью,  что
ты-де проникнут национальным самосознанием, идешь искать критика,
а он уже с компанией - и все молодые, задорные крепыши, дети пре-
зидента...
   - Надо же, - сказал Тэдди сочувственно. - И что?
   - По-разному. И так бывает, и эдак.
   К подъезду подкатил джип,  отворилась  дверца,  и  под  дождь,
прикрывшись  одним  плащом,  вылезли  молодой человек в очках и с
портфелем и его долговязый спутник.  Из-за руля  выбрался  Голем.
Долговязый с острым, каким-то профессиональным интересом смотрел,
как швейцар выбивает через вертящуюся дверь последнего буяна, еще
не вполне пришедшего в себя. "Жалко,этого не было, - шепотом ска-
зал Тэдди,  указывая на долговязого - вот это мастер! Это тебе не
ты. Профессионал, понял?" "Понял", - тоже шепотом ответил Виктор.
Молодой человек с портфелем и долговязый рысцой пробежали  мимо и
нырнули в подъезд. Голем неторопливо двинулся было следом, же из-
дали улыбаясь Виктору,  но дорогу ему заступил Зурзмансор с белым
свертком под мышкой.  Он что-то ему сказал вполголоса, после чего
Голем перестал улыбаться и вернулся в машину. Зурзмансор пробрал-
ся на заднее сидение, и джип укатил.
   - Эх!  - Сказал Тэдди. - Не того мы били, господин Банев. Люди
кровь из-за него проливают, а он сел в чужую машину и уехал.
   - Ну,это ты зря,  - сказал Виктор.  - Больной несчастный чело-
век,  - сегодня он, завтра ты. Мы с тобой сейчас пойдем и выпьем,
а его в лепрозорий повезли.
   - Знаем мы,  куда его повезли!  - Непримиримо сказал Тэдди.  -
Ничего ты не понимаешь в нашей жизни, писатель.
   - Оторвался от нации?
   - От нации не от нации, а жизнь нашу ты не знаешь. Поживи-ка у
нас:  который год дожди,  на полях все погнило, дети от рук отби-
лись... Да чего там - ни одной кошки в городе не осталось, от мы-
шей спасенья нет. Э-эх! - Сказал он, махнув рукой. - Пошли уж.
   Они вернулись в вестибюль,  и Тэдди спросил швейцара,  уже за-
нявшего свой пост:
   - Что! Много наломали?
   - Да,  нет,  - ответил швейцар, - можно считать, что обошлось.
Торшер один покалечили,  стену загадили,  а деньги я у этого... У
последнего отобрал, на вот, возьми.
   На ходу считая деньги, Тэдди пошел в ресторан. Виктор последо-
вал за ним. В зале опять установился покой. Молодой человек в оч-
ках и долговязый уже скучали над бутылкой минеральной  воды,  ме-
ланхолично  пережевывая  дежурный  ужин.  Диана сидела на прежнем
месте,  очень оживленная, очень хорошенькая, и даже улыбалась за-
нявшему свое место доктору Р. Квадриге, которого обычно не терпе-
ла.Перед Р.  Квадригой стояла бутылка рому, но он был еще трезв и
потому выглядел странным.
   - С викторией!  - Мрачно приветствовал он Виктора.  - Сожалею,
что не присутствовал при сем хотя бы мичманом.
   Виктор рухнул в кресло.
   - Красивое ухо,  - сказал Р.  Квадрига. - Где ты такое достал?
Как петушиный гребень.
   - Коньяку! - Потребовал Виктор. Диана налила ему коньяку. - Ей
и только ей обязан я викторией своей,  - сказал он,  показывая на
Диану. - Ты заплатила за бутылку?
   - Бутылка не разбилась,  - сказала Диана.  - За кого  ты  меня
принимаешь?  Но как он упал!  Боже мой,  как он чудесно свалился!
Все бы так...
   - Приступим,  - мрачно сказал Р.  Квадрига и налил себе полный
стакан рому.
   - Покатился, как манекен, - сказала Диана. - Как кегля... Вик-
тор, у тебя все цело? Я видела, как тебя били ногами.
   - Главное цело, - сказал Виктор. - Я специально защищал.
   Доктор Р. Квадрига со скворчанием всосал в себя последнюю кап-
лю  рома  из стакана,  совершенно как кухонная раковина всасывает
остатки после мытья посуды. Глаза у него сразу же осоловели.
   - Мы  знакомы,  -  поспешно  сказал Виктор.  - Ты - доктор Рем
Квадрига, я писатель Банев...
   - Брось,  -  сказал Р.  Квадрига.  - Я совершенно трезв.  Но я
сопьюсь.  Это единственное,  в чем я сейчас уверен.  Вы не можете
себе представить, но я приехал сюда полгода назад абсолютно непь-
ющим человеком. У меня больная печень, катар кишок и еще что-то с
желудком.  Мне  абсолютно  запрещено  пить,  а я теперь пьянствую
круглые сутки...  Я абсолютно никому не нужен.  Никогда  в  жизни
этого со мной не бывало. Я даже писем не получаю, потому что ста-
рые друзья сидят без права переписки, а новые-неграмотны...
   - Никаких государственных тайн,  - сказал Виктор. - Я неблаго-
надежен.
   Р. Квадрига  снова наполнил стакан и принялся перемешивать ром
как остывший чай.
   - Так лучше действует, - сообщил он. - Попробуй, Банев, приго-
дится.  И нечего на меня смотреть! - Сказал он вдруг Диане бешен-
но. - Попрошу скрывать свои чувства. А если вам не нравится...
   - Тихо, тихо, - сказал Виктор, и Р. Квадрига остыл.
   - Они ни черта во мне не понимают, - сказал он грустно. - Ник-
то.  Только ты немножко понимаешь. Ты меня всегда понимал. Только
ты очень груб,  Банев,  и всегда меня ранил.  Я весь израненый...
Они теперь боятся меня ругать, они теперь меня только хвалят. Как
похвалит  какая-нибудь сволочь - рана.  Другая сволочь похвалит -
другая рана.  Но теперь все это позади.  Они еще не знают... Слу-
шай, Банев, какая у тебя замечательная женщина... Я тебя прошу...
Попроси ее, пусть придет ко мне в студию. Да нет, дурак! Натурщи-
ца! Ты ничего не понимаешь, я такую натурщицу ищу десять лет...
   - Аллегорическая картина, - пояснил Виктор Диане. - "Президент
и вечно юная нация..."
   - Дурак, - грустно сказал Р. Квадрига. - Вы все думаете, что я
продаюсь...  Ну,  правильно,  было! Но больше я не пишу президен-
тов... Автопортрет! Понимаешь?
   - Нет, - признался Виктор. - Не понимаю. Ты хочешь писать свой
портрет с Дианы?
   - Дурак, - сказал Р. Квадрига. - Это будет лицо художника...
   - Моя задница, - объяснила Диана Виктору.
   - Лицо художника!  - Повторил Р.  Квадрига. - Ты ведь тоже ху-
дожник...  И все, кто сидит без права переписки... И все, кто ле-
жит без права переписки...  И все, кто живет в моем доме, то есть
не живет. Ты знаешь, Банев, я боюсь. Я тебя просил придти, поживи
у  меня  немножко.  У  меня вилла,  фонтан...  А садовник сбежал.
Трус...  Сам я там жить не могу, в гостинице лучше... Ты думаешь,
я пью,  потому что продался?  Дудки,  это тебе не модный роман...
Поживешь у меня немного и разберешься...  Может быть,  ты даже их
узнаешь.  Может быть,  это вовсе не мои знакомые, может быть, это
твои.  Тогда бы я знал, почему они меня не узнают. Ходят босые...
Смеются... Глаза его вдруг наполнились слезами. - Господа! - Ска-
зал он.  - Какое счастье,  что с нами нет этого Павора. Ваше здо-
ровье!
     - Будь здоров, - сказал Виктор, переглянувшись с Дианой. Диана
  смотрела на Р. Квадригу с брезгливой тревогой. - Никто здесь не
  любит Павора, - сказал он. - Один я урод какой-то.
   - Тихий омут,  - произнес доктор Р.  Квадрига.  - И прыгнувшая
лягушка. Болтун. Всегда молчит.
   - Просто он уже готов,  - сказал Виктор Диане. - Ничего страш-
ного.
   - Господа!  - Сказал доктор Р.  Квадрига. - Сударыня! Я считаю
своим долгом представиться, Рем Квадрига, доктор гонорис кауза.

     5. Глава пятая

   Виктор пришел  в  гимназию за полчаса до назначенного времени,
но Бол-Кунац уже ждал его.  Впрочем,  он был мальчиком тактичным,
он только сообщил Виктору,  что встреча состоится в актовом зале,
и сей час же ушел, сославшись на неотложные дела. Оставшись один,
вдыхая  забытые запахи чернил,  мела,  никогда не оседающей пыли,
запаха "До первой крови",  изнурительных допросов у доски, запаха
тюрьмы, бесправия возведенного в принцип, он все надеялся вызвать
в памяти какие-то сладкие воспоминания о детстве и  юношестве,  о
рыцарстве,  о товариществе,  о первой чистой любви,  но ничего из
этого не получалось,  хотя он очень старался,  готовый  умилиться
при  первой  возможности.  Все оставалось по прежнему - и светлые
затхлые классы, и поцарапанные доски, парты, изрезанные закрашен-
ными инициалами и апокрифическими надписями,  и казематные стены,
выкрашенные до половины веселой зеленой краской,  и обитая штука-
турка на углах - все оставалось по-прежнему неказисто, гадко, на-
водило злобу и беспросветность.  Он нашел свой класс,  хотя и  не
сразу, нашел свое место, но парта была другая, только на подокон-
нике еще выделялась глубоко врезанная эмблема легиона  свободы, и
он вспомнил одуряющий энтузиазм тех времен, бело-красные плакаты,
жестяные копилки в фонд легиона,  бешенные кровавые драки с крас-
ными и портреты во всех газетах,  во всех учебниках, на всех сте-
нах - лицо,  которое казалось тогда значительным и прекрасным,  а
теперь стало дряблым, тупым, похожим на кабанье рыло, и огромный,
клыкастый брызжущий рот.  Такие юные, такие серые, такие одинако-
вые... и глупые. И этой глупости сейчас не радуешься, не радуешь-
ся,  что стал умнее, а только обжигающий стыд за себя тогдашнего,
серого деловитого птенца,  воображающего себя ярким, незаменимым,
отборным... И еще стыдные детские вожделения, и томительный страх
перед девчонкой, о которой ты уже столько нахвастался, что теперь
просто невозможно отступать,  а на другой  день  -  оглушительный
гнев  отца  и  пылающие  уши  и все это называется счастливой по-
рой: серость,  вожделение, энтузиазм... Плохо дело, подумал он. А
вдруг через пятнадцать лет окажется,  что и нынешний я так же сер
и несвободен,  как и в детстве,  и даже хуже, потому что теперь я
считаю себя взрослым, достаточно много знающим и достаточно пере-
жившим,  чтобы иметь основания для самодовольства и для права су-
дить.
   Скромность и только скромность,  до самоунижения...  И  только
правда,  никогда  не ври,  по крайней мере - самому себе;  но это
ужасно: самоуничтожение, когда вокруг столько идиотов, развратни-
ков,  корыстных лжецов, даже лучшие испещрены пятнами, как прока-
женные...  Хочешь ты снова стать юным?  Нет. А хочешь прожить еще
пятнадцать лет?  Да. Потому что жить - это хорошо. Даже когда по-
лучаешь удары. Лишь бы иметь возможность бить в ответ... Ну, лад-
но,  хватит.  Остановимся на том, что настоящая жизнь есть способ
существования, позволяющий наносить ответные удары. А теперь пой-
дем и посмотрим, какими они стали...
   В зале было довольно много ребятишек, и стоял обычный гам, ко-
торый стих,  когда Бол-Кунац вывел Виктора на сцену, и усадил под
огромным портретом президента - даром доктора Р.  Квадриги  -  за
стол,  покрытый красно-белой скатертью.  Потом Бол-Кунац вышел на
край сцены и сказал:
   - Сегодня  с  нами  будет беседовать известный писатель Виктор
Банев,  уроженец нашего города,  - он повернулся к Виктору: - как
вам удобнее, господин Банев, чтобы вопросы задавались с места или
в письменном виде?
   - Мне все равно,  - сказал Виктор легкомысленно.  - Лишь бы их
было побольше.
   - В таком случае, прошу вас.
   Бол-Кунац спрыгнул со сцены и сел в первом ряду.
   Виктор почесал бровь, оглядывая зал. Их было человек пятьдесят
- мальчиков и девочек от десяти до четырнадцати лет - и они смот-
рели на него со спокойным ожиданием.  Похоже, тут одни вундеркин-
ды,  подумал он мельком.  Во втором ряду справа он увидел Ирму  и
улыбнулся ей. Она улыбнулась в ответ.
   - Я учился в этой самой гимназии,  - начал Виктор, - и на этой
самой сцене мне пришлось однажды играть орлика. Роли я не знал, и
мне пришлось сочинять ее на ходу.  Это было первое, что я сочинил
в  своей жизни не под угрозой двойки.  Говорят,  что теперь стало
учиться труднее,  чем в мое время.  Говорят,  что у вас появились
новые  предметы,  и то,  что мы проходили за три года,  вы должны
проходить за год.  Но вы, наверное, не замечаете, что стало труд-
нее.  Ученые полагают,  что мозг способен вместить гораздо больше
сведений нежели кажется на первый взгляд  обыкновенному человеку.
Надо только уметь эти сведения впихнуть... Ага, подумал он сейчас
я расскажу вам про гипнопедию.  Но тут Бол-Кунац передал ему  за-
писку:  "Не надо рассказывать о достижениях науки. Говорите с на-
ми,  как с равными.  Валериано.  6 Кл." - Так, - сказал Виктор. -
Тут  некий  Валериано из шестого класса предлагает мне разговари-
вать с вами,  как с равными и предупреждает,  чтобы я не  излагал
достижения науки.  Должен тебе сказать, Валериано, что я действи-
тельно намеревался сейчас поговорить  о  достижениях  гипнопедии.
Однако  я охотно откажусь от своего намерения хотя и считаю своим
долгом проинформировать тебя о том,  что большинство  равных  мне
взрослых  имеет о гипнопедии лишь самое смутное представление.  -
Ему было неудобно говорить сидя,  он встал и прошелся по сцене. -
Должен вам признаться, ребята, что я не люблю встречаться с чита-
телями.  Как правило, совершенно невозможно понять, с каким чита-
телем  имеешь дело,  что ему от тебя надо и что его,  собственно,
интересует.  Потому я стараюсь каждое свое выступление превращать
в  вечер вопросов и ответов.  Иногда получается довольно забавно.
Давайте начну спрашивать я?  Итак... Все ли читали мои произведе-
ния?
   - Да, - отозвались детские голоса. - Читали... Все...
   - Прекрасно,  -  сказал Виктор озадаченно.  - Польщен,  хотя и
удивлен ну, ладно, далее... Желает ли собрание, чтобы я рассказал
историю написания какого-нибудь своего романа?
   Последовало молчание,  затем в середине зала  воздвигся  худой
прыщавый мальчик, сказал: "Нет" и сел.
   - Прекрасно, - сказал Виктор. - Это тем более хорошо, что воп-
реки широко распространенному мнению ничего интересного в истории
написания не бывает.  Пойдемте дальше... Желают ли уважаемые слу-
шатели узнать о моих творческих планах?
   Поднялся Бол-Кунац и вежливо сказал:
   - Видите ли, господин Банев, вопросы непосредственно связанные
с техникой вашего творчества, лучше было бы обсудить в самом кон-
це беседы, когда прояснится общая картина.
   Он сел. Виктор сунул руки в карманы и снова прошелся по сцене.
Становилось интересно, или, во всяком случае, необычно.
   - А может быть, вас интересуют литературные анекдоты? - Вкрад-
чиво спросил он.  - Как я охотился с Хэмингуэем. Как Эренбург по-
дарил мне русский самовар. Или что мне сказал Зурзмансор, когда я
встретился с ним в трамвае...
   - Вы действительно встречались с Зурзмансором?  - Спросили  из
зала.
   - Нет,  я шучу, - сказал Виктор. - Так что насчет литературных
анекдотов?
   - Можно вопрос? - Сказал, воздвигаясь, прыщавый мальчик.
   - Да, конечно.
   - Какими бы вы хотели видеть нас в будущем?
   Без прыщей,  мелькнуло  в голове у Виктора,  но он отогнал эту
мысль потому что понял: становится жарко. Вопрос был сильный. Хо-
тел бы я, чтобы кто-нибудь сказал мне, каким я хочу видеть себя в
настоящем, подумал он.
   Однако надо было отвечать.
   - Умными, - сказал он наугад. - Честными. Добрыми... Хотел бы,
чтобы вы любили свою работу...  И работали бы на благо людей (не-
су, подумал он. Да и как не нести?) Вот примерно так...
   Зал тихонько зашумел, потом кто-то спросил, не вставая:
   - Вы действительно считаете, что солдат главнее физика?
   - Я?! - Возмутился Виктор.
   - Так я понял из вашей повести "Беда приходит ночью" - это был
белобрысый клоп десяти лет от роду. Виктор крякнул. - "Беда" мог-
ла быть плохой книгой и могла быть хорошей книгой,  но она ни при
каких  обстоятельствах не была детской книгой,  что в ней ни один
из критиков не разобрался:  все сочли ее порнографическим чтивом,
подрывающим мораль и национальное самосознание. И что самое ужас-
ное,  белобрысый клоп имел основание полагать,  что автор  "Беды"
считает солдата "главнее" физика - во всяком случае,  в некоторых
отношениях.
   - Дело в том,  - сказал Виктор проникновенно,  - что... Как бы
тебе сказать... Всякое бывает.
   - Я  вовсе  не имею в виду физиологию,  - возвразил белобрысый
клоп. - Я говорю о концепции книги. Может быть, "главное" - не то
слово...
   - Я тоже не имею в виду физиологию,  - сказал Виктор. - Я хочу
сказать,  что бывают ситуации, когда уровень знаний не имеет зна-
чения.
   Бол-Кунац принял  из зала две записки и передал их ему: "Может
ли считаться честным и добрым человек, который разбогател и рабо-
тает  на войну" и "Что такое умный человек?" Виктор начал со вто-
рого вопроса-он был проще.
   - Умный человек,  - сказал он, - это тот человек, который соз-
нает несовершенство,  незаконченность своих знаний,  стремится их
пополнить и в этом преуспевает... Вы со мной согласны?
   - Нет, - сказала, приподнявшись, хорошенькая девочка.
   - А в чем дело?
   - Ваше определение не функционально.  Любой  дурак,  пользуясь
этим определением,  может полагать себя умным. Особенно, если ок-
ружающие поддерживают его в этом мнении.
   - Да,  - подумал Виктор.  Его охватила легкая паника. Это тебе
не с братьями-писателями разговаривать.
   - В какой-то степени Вы правы, - сказал он, неожиданно для се-
бя переходя на "Вы".  - Но дело в том,  что вообще-то  "дурак"  и
"умный" - понятия исторические и, скорее, субъективные.
   - Значит, вы сами не беретесь отличить дурака от умного? - Это
из задних рядов - смуглое существо с прекрасными библейскими гла-
зами, остриженное наголо.
   - Отчего же, - сказал Виктор, - берусь. Но я не уверен, что вы
всегда согласитесь со мной.  Есть старый афоризм: дуракэто инако-
мыслящий...
   Обычно это присловье вызывало у слушателей смех, но сейчас зал
молчал и ждал продолжения. - Или инакочувствующий, - добавил Вик-
тор.
   Он остро  ощущал  разочарование зала,  но он не знал,  что еще
сказать. Контакта не получалось, как правило, аудитория легко пе-
реходит на позиции выступающего,  соглашаясь с его суждениями,  и
всем становилось ясно, что здесь, в этом зале дураков нет. В худ-
шем случае аудитория не соглашалась и настраивалась враждебно, но
и тогда бывало легко,  потому что оставалась возможность язвить и
высмеивать, а одному спорить со многими не трудно, так ка против-
ники всегда противоречат друг другу,  и среди них всегда найдется
самый шумный и самый глупый, на котором можно плясать ко всеобще-
му удовольствию.
   - Я не совсем понимаю,  - произнесла хорошенькая девочка. - Вы
хотите, чтобы мы были умными, то есть, согласно Вашему же афориз-
му,  мыслить и чувствовать так же,  как вы.  Но я прочла все Ваши
книги и нашла в них только отрицание. Никакой позитивной програм-
мы. С другой стороны, вам хотелось бы, чтобы мы работали на благо
людей.  То есть фактически на благо тех грязных и неприятных  ти-
пов,  которыми наполнены Ваши книги. А ведь Вы отражаете действи-
тельность, правда?
   Виктору показалось, что он нащупал, наконец, под ногами дно.
   - Видите ли,  - сказал он,  - под работой на благо людей я как
раз понимаю превращение людей в чистых и приятных.  И это мое по-
желание не имеет никакого отношения к моему творчеству.  В книгах
я  пытаюсь изображать все,  как оно есть,  я не пытаюсь учить или
показывать,  что нужно делать. В лучшем случае я показываю объект
приложения сил,  обращаю внимание на то,  с чем нужно бороться. Я
не знаю,  как изменить людей,  если бы я знал, я бы был не модным
писателем,  а  великим  педагогом или знаменитым психосоциологом.
Художественной литературе вообще потивопоказано поучать  и вести,
предлагать конкретные пути, создавать конкретную методологию. Это
можно видеть на примере крупнейших писателей. Я преклоняюсь перед
Львом Толстым,  но только до тех пор, пока он является своеобраз-
ным,  уникальным по отражательному таланту зеркалом  действитель-
ности. А как только он начинает учить меня ходить босиком и подс-
тавлять щеку,  меня охватывает жалость и тоска...  Писатель - это
прибор,  показывающий состояние общества, и лишь в ничтожной сте-
пени - орудие для изменения общества. История показывает, что об-
щество изменяют не литературой,  а реформами и пулеметами, а сей-
час еще и наукой.  Литература в лучшем случае показывает,  в кого
надо стрелять или что нуждается в изменении... - Он сделал паузу,
вспомнив о том,  что есть еще Достоевский и Фолкнер.  Но пока  он
придумывал,  как  бы  ввернуть  насчет роли литературы в изучении
подноготной индивидума, из зала сообщили:
   - Простите,  но  все  это довольно тривиально.  Дело ведь не в
этом.  Дело в том, что изображаемые Вами объекты совсем не хотят,
чтобы их изменили.  И потом они настолько запущены, так безнадеж-
ны,  что их не хочется изменять.  Понимаете,  они не стоят этого.
Пусть  уж  себе  догнивают - они ведь не играют никакой роли.  На
благо кого же мы должны по-вашему, работать.
   - Ах вот вы о чем? - Медленно сказал Виктор.
   До него вдруг дошло: боже мой, да ведь эти сопляки всерьез по-
лагают,  что я пишу только подонках, что я всех считаю подонками,
но они же ничего не поняли,  да и откуда им понять,  это же дети,
странные  дети,  болезненно - умные дети,  но всего лишь дети,  с
детским жизненным опытом и с детским знанием людей плюс куча про-
читанных книг,  с детским идеализмом и с детским стремлением раз-
ложить все это по полочкам с табличками "плохо" и  "хорошо".  Со-
вершенно, как братья-литераторы.
   - Меня обмануло, что вы говорите, как взрослые, - сказал он. -
Я даже забыл,  что вы не взрослые.  Я понимаю,  что непедагогично
так говорить, но говорить так приходится, иначе мы никогда не вы-
путаемся.  Все дело в том, что вы, по-видимому, не понимаете, как
небритый, истеричный, вечно пьяный мужчина может быть замечатель-
ным человеком, которого нельзя не любить, перед которым преклоня-
ешься,  полагаешь за честь пожать его руку,  потому что он прошел
через такой ад,  что и подумать страшно, а человеком все-таки ос-
тался.  Всех героев моих книг вы считаете нечистыми подонками, но
это еще полбеды.  Вы считаете, будто я отношусь к ним так же, как
и вы.  Вот это уже беда. Беда в том смысле, что так мы никогда не
поймем друг друга...
   Черт его знает,  какой реакции он ожидал на  свою  благодушную
отповедь. То ли они начнут смущенно переглядываться, то ли их ли-
ца озарятся пониманием,  или некий вздох облегчения пронесется по
залу в знак того,  что недоразумение разъяснилось, и теперь можно
все начинать сначала, на новой, более реалистической основе... Во
всяком  случае,  ничего этого не произошло.  В задних рядах снова
встал мальчик с библейскими глазами и спросил:
   - Вы не могли бы сказать, что такое прогресс?
   Виктор почувствовал себя оскорбленным.  Ну,  конечно,  подумал
он.  А потом они спросят, может ли машина мыслить и есть ли жизнь
на Марсе. Все возвращается на круги своя.
   - Прогресс, - сказал он, - это движение общества к тому состо-
янию, когда люди не убивают, не топчут и не мучают друг друга.
   - А чем же они занимаются? - Спросил толстый мальчик справа.
   - Выпивают и закусывают квантум сатис,  -  пробормотал  кто-то
слева.
   - А почему бы и нет?  - Сказал Виктор.  - История человечества
знает  не так уж много эпох,  когда люди могли выпивать и закусы-
вать квантум сатис. Для меня прогресс - это движение к состоянию,
когда  не топчут и не убивают.  А чем они будут заниматься - это,
на мой взгляд, не так уж существенно. Если угодно, для меня преж-
де всего важны необходимые условия прогресса, а достаточные усло-
вия - дело наживное...
   - Разрешите мне, - сказал Бол-Кунац. - Давайте рассмотрим схе-
му.  Автоматизация развивается в тех же  темпах,  что  и  сейчас.
Только  через  несколько десятков лет подавляющее большинство ак-
тивного населения земли выбрасывается из производственных процес-
сов и из сферы обслуживания за ненадобностью. Будет очень хорошо:
все сыты, топтать друг друга не к чему, никто друг другу не меша-
ет... И никто никому не нужен. Есть, конечно, несколько сотен ты-
сяч человек,  обеспечивающих бесперебойную работу старых машин  и
соэдание новых но остальные миллиарды друг другу просто не нужны.
Это хорошо?
   - Не знаю,  - сказал Виктор. - Вообще-то это не совсем хорошо.
Это как-то обидно...  Но должен вам сказать, что это всетаки луч-
ше,  чем то,  что мы видим сейчас.  Так что определенный прогресс
все-таки на лицо.
   - А Вы сами хотели бы жить в таком мире?
   Виктор подумал.
   - Знаете, сказал он, - я его как-то плохо представляю, но если
говорить честно, то было бы недурно попробовать.
   - А Вы можете представить себе человека, которому жить в таком
мире категорично не хочется?
   - Конечно,  могу. Есть такие люди, и я таких знаю, которые там
бы заскучали. Власть там не нужна, командовать нечем, топтать не-
зачем.  Правда,  они  вряд  ли откажутся - все-таки это редчайшая
возможность превратить в рай свинарник...  или  казарму.  Они  бы
этот мир с удовольствием разрушили... Так что, пожалуй не могу.
   - А ваших героев, которых вы так любите, устроило бы такое бу-
дущее?
   - Да, конечно. Они обрели бы там заслуженный покой.
   Бол-Кунац сел,  зато встал прыщавый юнец,  и,  горестно кивая,
сказал:
   - Вот в этом все дело,  что для Вас и Ваших героев такое буду-
щее вполне приемлимо, а для нас - это могильник. Тупик. Вот пото-
му-то мы и говорим,  что не хочется тратить силы,  чтобы работать
на благо ваших жаждущих покоя и по уши перепачканных типов. Вдох-
нуть  в них энергию для настоящей жизни уже невозможно.  И как вы
там хотите, господин Банев, но вы показали нам в своих книгах - в
интересных книгах, я полностью - за - показали нам не объект при-
ложения сил,  а показали нам,  что объектов для приложения сил  в
человечестве нет,  по крайней мере - в Вашем поколении... Вы сож-
рали себя,  простите пожалуйста, вы себя растратили на междуусоб-
ную  драку,  на вранье и на борьбу с враньем